— Телеграмма подписана Лениным.
— Лениным? — тихо переспросил Иван.
— Да, им. Вот, читай.
У Ивана от волнения перехватило горло. Он долго не мог ничего сказать. Александр Иванович опять начал ходить по комнате.
— На вот, ознакомься с распоряжением Делового совета.
Иван, прижимая к груди желтый листок бумаги и осторожно ступая, подошел к столу и бережно положил телеграмму на самую середину.
— Алексей, читай, — распорядился Александр Иванович.
Иван слушал, стоя у стола. Распоряжение, написанное Мироновым, было похоже на его речи.
— «В этот исторический момент, когда перед пролетариатом России стоит огромной важности задача — отстоять свои завоевания от врага — и в связи с тем, что получена телеграмма от правительства первого в мире Советского государства, в которой указывается, как дальше работать пролетариату нашего завода, а именно, начать выпускать броневую сталь, Деловой совет поручает опытному сталеплавильщику и твердому партийцу Ивану Семеновичу Краюхину немедленно освоить выплавку броневой стали такой прочности, чтобы ее не пробивали белогвардейские пули».
Миронов схватил ручку и нацелился ею в какое-то, очевидно, не нравившееся ему слово.
— Прочти еще раз, — попросил Иван. — Самый конец, для запоминания.
Миронов прочел. Только после этого Иван отошел к окну, сел на лавку и закурил.
— Телеграмму оставь у себя, как официальный документ, — предупредил Александр Иванович. — А сейчас подумаем, как будем решать это дело.
Час спустя Иван опять был в дощатой конторке. Только на этот раз не навевал тяжелой скуки железный ствол трубы за окном, не вызывал сонливости монотонный шум цеха и даже голодная тошнота не подкатывала больше к горлу. И уже не хотелось, как раньше, уйти от горячих мартенов куда-нибудь далеко-далеко, где тихий закат и запахи молодых листьев, или с винтовкой в руках драться против беляков.
Нет, он никуда не уйдет от этих горячих мартенов, от раздражающих запахов, от неотступной тревожной мысли. Перед ним желтый бланк телеграммы — боевой приказ, веление партии. Он не инженер и даже не техник, но он — большевик, и, значит, ни о каких сомнениях и отговорках не может быть и речи.
Он уже не мог сидеть. Под его тяжелыми сапогами прогибались тонкие половицы. Теперь он понимал, почему Александр Иванович большую часть рабочего дня проводит на ногах. Этот человек на всю жизнь заряжен неукротимой энергией. Она перебарывает все: усталость, сон, голод. «Ты теперь Гофман», — вспомнил Иван слова Александра Ивановича. Ну что ж, Гофман так Гофман. Иван забросил в угол толстые рукавицы, снял с гвоздика и надел чистый суконный пиджак. Потом, заложив руки за спину и важно поглядывая по сторонам, отправился искать Афоню Шорова. Эх, сигару бы раздобыть подушистее! Наверное, со стороны он выглядел довольно смешно. Рабочие, провожая его взглядами, улыбались.
— Иван, подушку на брюхо-то положи. Начальник, а живот подвело! — крикнул ему кузнец Лучинин, тащивший на плече порванную цепь.
Афоню Иван нашел на второй печи. Мастер выпустил плавку и собирался спуститься в разливочный пролет посмотреть новорожденную сталь. На его темном лице, в глубоких морщинах блестел пот. Маленькие выцветшие глазки весело светились. Иван решил показаться не менее строгим, чем Гофман, и думал, как начать разговор с мастером. Но Афоня, ничего не замечая, заговорил первым:
— Полюбуйся, Семеныч. Истинно сказано, что своя ноша не тянет. — Он указал на подручных, которые делали завалку. Мокрые рубахи на их спинах дымились, блестели горячие красные лица. — А ведь знаю, голодные как волки. Разве при французе так старались?
— Подожди с французами, вспомнил не вовремя…
Иван не договорил. На канаве тревожно и зло закричали:
— Кончай лить! Прошибло!
Иван метнулся на крик. Афоня еще не успел спуститься по узкой железной лестнице, а «неприступный Гофман» уже орудовал огромной лопатой. Рабочие пятились от него, стараясь укрыться за огромными кучами мусора.
— Засыпай! Чего смотрите? — рассвирепел Иван. Сорвал с себя пиджак и, не глядя, откинул в сторону.
Канавщики дружно схватились за лопаты. Сухая окалина и мусор полетели в канаву, где между чугунными изложницами разливалась ослепительная лужица. Нельзя дать металлу разлиться по всему поддону, а то беда — посадишь «козла». Жидкий металл недовольно фыркал и стрелял вверх крупными искрами.