Сашка приподнял тяжелую, как котелок с кашей, кружащуюся голову. Показалось, что крысы выжидающе смотрят на него со всех сторон красными бусинками-глазами. Стерегут, так ли слаба добыча, рисковать ли накинуться или погодить. Сашка взмахнул рукой, как серпом, и крысы отпрянули. И совсем не сразу понял он, что это люди. Страшенные, точно выползки, смердящие, в разнообразных, но одинаково грязных лохмотьях. Лица, опухшие от голода, гнойные глаза слезятся, от холода обметало губы. И по-звериному дергаются покрасневшие носы. Бродяги еще не чувствовали себя в своем праве на заветных землях государыни, потому подходить не решались. А когда Сашка выставил перед собой руки, вообще отпрянули шагов на пять. Не понимали, что ведовское пламя в нем выжато, излито досуха, даже если хотеть, не выдавить ни капли. Зато рана на спине Берегини почти затянулась, только обугленные края туники рваной паутиной вздрагивали на ветру. Все, что ей нужно теперь — покой и тепло.
— Помогите!
— А что с ней?
— Заколдовали.
— Я ж говорил: все зло от ведьм, — приземистый мужичок злорадно осклабился. Спина у него была кривая, руки длинные. Говорили, так выглядит шемаханский зверь бибизян.
Не спеша на помощь, созерцали бродяги, как Сашка рвет зубами листву рубахи: на бинты; как неумело и старательно обкручивает кровящую рану.
— А свезло нам, девонька, — хихикнул «бибизян», от чего звериное лицо его сплющилось и задрожало. В самом деле, рубаха с кружевной поднизью да с женской вышивкой душегрея — за кого еще Сашку принимать? — Ввечеру костерок разожжем да возляжем…
Сашка растерянно хлопнул ресницами. Ему же ждать еще три года, чтобы сделаться взрослым, чтобы наравне с другими принять таинство ведовских костров. Другой бродяга, до бровищ замотанный в драный платок, поняв его смущение, потеснил звероватого: "У, дурень…" Сделал шаг к Сашке:
— Ты, дитятко, смолки хочешь? На, пожуй! — сплюнул в узловатую ладонь липкий желтый кусок сосновой смолы. Протянул его Сашке. — На. Пожуй, вку-усно… И иди. Твоим кострам время еще не пришло.
— А ничего она, — «бибизян» причмокнул, оценивая Сашкину прозрачную кожу, россыпь пота на лбу и в волосках над верхней губой, веснушки на длинноватом носу, глаза, синие, но не сапфировые, — а точно небо на переломе лета; стоящие дыбом, мягкие, похожие на отцветший репейник волосы. — Может, созрела уже к Имболгу. Позаботилась Берегиня. И нам, беглецам, святой праздничек случился. Теплынь тут. Да еды — ешь, не хочу, сама вкруг бегает. Как пали вороты — хорошо.
— Холодает.
— Зато бабы мяконьки. Не боись, красотулечка, мы не обидим. Как след, как Берегиня заповедала, станешь выбирать, — он обвел темной, с обгрызенными ногтями кистью щурящуюся смердящую толпу.
— Кому чего — а Хурду жрать и любиться!
Хурд ухмыльнулся, недобро обнажив пеньки зубов:
— Мне Люб люльку качал. Зацени хозяйство, — он потянулся к гашнику. Сашка зажмурился, тесно-тесно затворил веки, словно надеясь, что наваждение рассеется. Из-под век брызнули слезы.
— Перестань девку пугать! — буркнул угощавший Сашку смолкой. — Вон баба есть.
— Дак она дохлая.
— Не, только побитая.
Сашка резко разжмурился. Вглядываясь, побежал глазами по лицам: точно искал хотя бы понимания, пусть не жалости. Неужели сердца их так успели очерстветь? Неужели рука Берегини не хранит уже это заповедное место?!..
Кто-то потупился. А Хурд, все еще предлагающий себя, дернул толстыми потрескавшимися губами. Сашка наклонился и обеими руками вцепился в меч. Замотанный в платок покрутил головой:
— Кинь, девка, не дури.
— Белены объелась?
— Так она ведьма!..
Слово оскорблением ударило в лицо вместе с горстью смешанной со снегом пыли. Сашка смотрел, набычась. Хорошо, что ни луков, ни пращей нет у них.
— Отойдите.
Хурд хрюкнул. Они даже смеяться не умеют по-настоящему. Зачем их наказала Берегиня — Чертой, бездомностью, голодом? В чем провина?
Рукоять меча согрела Сашкины ладони. Государыня учила его им владеть. Значит, не подведет. Знала она, что придется вот так стоять против толпы ее маленькому ученику? Пусть насмехаются, лишь бы не подходили. Он же не сможет…
— Отойдите, — повторил он.
Сашка представлял, как же еще мало знает, как же не умеет управлять не то что толпой, собой самим. Не умеет угадать то единственное мгновение между стоянием и тем мигом, когда они кинутся. Поймать этот миг — тогда хоть одного встретит на меч. Иначе — сомнут, раздавят. Да ладно он… Берегиня лежала у его ног, и убежать Сашка тоже не мог. Даже если бы успел. Они стали заходить с двух сторон. На голом поле спиной не прижмешься, чтобы их только спереди встретить. В руках силы нет — Берегиню не унесешь. Колдовская сила в Сашке иссякла. Всей надежды — меч. Даже не родовой. Да тот — насмелился бы взять? Он — мальчишка, родовой клинок не про таких выродков. Сашка вздернул голову на хрупкой шее, наставил меч на Хурда — острием на уровень глаз, как учили. Руки подрагивали. Правая нога вперед, колени присогнуты. Лишь бы не ждать — долго Сашка так не простоит. И меч для него тяжел. И защиты совсем не помнит. И человека ударить, пусть дурного, но человека?.. Хурд, в отличие от Сашки, темным дремучим разумом это понял и приблизился на шажок:
— Положь игрушку.
— Стой!!
Голос вышел тоньше писка. Но другие в толпе, видно, почуяли серьезность Сашкиного намерения:
— Девка, не глупи. Иди. Мы не держим!
Миг, когда на него прыгнули, Сашка все же уловил. Даже делать ничего не пришлось. Хурд, как кура на спицу, насадился на меч. Потянул его вниз своим весом. Уже мертвый.
Всем телом назад, рывком. Меч вышел, точно из масла. Сашка качнулся от вида крови. Крутанул клинком. Тех, кто не знает искусства мечного боя, это здорово пугает. Поневоле отшатнешься. Даже если до острия еще с добрый вершок.
— Ведьма! Падаль! Бей ее!!
Вот только почему-то никто не торопился бить. Не улыбалось лечь вонючей грудой рядом с Хурдом, что ли? Сашка всхлипнул. Всю жизнь он мечтал быть ведьмой, а теперь — когда признали, а ведовской силы в нем вовсе нет и почему-то очень больно. Локтем левой руки он вытер глаза: ему надо очень хорошо видеть. Он покрутил головой. Ему очень важно сейчас хорошо видеть сердцем. Чтобы не прозевать следующего. Даже если придется положить всех.
Сашка слабел. Красные муравьи плясали перед глазами, во рту горчило и пересохло, по телу, несмотря на холод, вылез липкий пот, и руки ерзали на рукояти меча, а сам клинок сделался неподъемным, и подгибались колени. Сашка знал, что мирно его не отпустят, ни его, ни государыню. Тем более что рядом с ней валялись три мертвеца, а двое раненых отползли: один, до синюшности бледный, зажимал скомканной курткой обрубок руки, а второй держался за окровавленную голову. Но их с государыней, как видно, все еще хотели заполучить живыми и целыми. Несколько отправились резать ветки на копья, чтобы обезоружить Сашку издали, остальные держались поодаль, настороженно следя за мечником злыми глазами. Топор, по злобе или чтобы напугать, запущенный одним из них, пролетев у мальчика над плечом, прочно увяз в далеком ясеневом стволе. Хмурилось. Редкими горстями сыпал пыльный снег.
Даже если Сашка попробует еще раз объяснить, что здесь, в этом поле, у его ног лежит раненая Берегиня, все равно не поверят. И мир окончится. "Жизнь сказала: мир этот мой…" Уронить меч, упасть, ничего не видеть… "Мама, мамочка! Я сделал, все, что мог, и даже больше! Никто мне не помо…" Копыта глухо дробили замерзающую землю. Стук их отдавался в висках, и Сашка поплыл. А толпа глухо взревела, чувствуя, что придется отдавать добычу. Два десятка конных воинов, сопровождающих крытый возок, вынеслись из-под отряхнувшихся тяжелых деревьев и с размаху остановились, едва не стоптав угодивших под ноги. Одни кинулись бежать, другие, обманутые легкостью и доступностью добычи, которую представляли собой ребенок и раненая женщина, теперь не желали ее уступить. Тем более что их было больше вдвое. Потянулись из-за голенищ ножи, мелькнул в воздухе кистень. Сашка грудью упал на тело государыни: не потому уже, что пробовал защитить, а не удержали ноги. Туман перед глазами напитался кровью. Человек в дорогой рысьей шубе, выскочив из возка, нимало не боясь, разгонял бродяг пинками и ударами палки — как Сашке показалось. Они рычали, словно псы, но точно так же разбегались перед его уверенным напором. Кто не понял — того заколола протазанами охрана в кожаной проклепанной броне. Не выдержав конной атаки, толпа кинулась врассыпную. И Сашка потерял сознание.