Ястреб вытряхнул камешки на ладонь: зеленый и синий. Один отдал ему Бокрин, другой отыскали мыши: застрял в щели теремного крыльца в Укромном лесу.
— Нарисованный ястреб у меня на груди им отзывается, жжет. И я тогда знаю, что живой.
— Я пришел их забрать. Домовые постарались. Десятка два уже нашли. Жель их теперь соберет в украшение.
Ястреб стянул через голову ладанку, вместе с камешками отдал проводнику. Словно сердце из груди вырывал. Отвернулся.
— Послушай меня!
— Да, — коротко сказал Ястреб.
— Жель говорил, у него квартирует один паренек. Сашкой звать. Так вот, паренек этот хвастал по пьяной лавочке, что отыщет государыню. Он и вправду по Кроме ходит, раз пятнадцать уже ее обошел.
Ястреб согнулся, точно его ударили под дых.
— Может, врет еще, или просто дурачок, — Лэти с хрустом потянулся. Выскреб из-за шиворота упавшую хвоинку. — Гранильщик говорил, парень вообще склонен к пьянству. Словно что-то грызет его изнутри.
— А вдруг? — Ястреб стиснул кулаки. — Пусть Жель даст ему письмо ко мне и к Бокрину. Объяснит, как его найти и где я живу в Исанге. Самые безумные деяния оказываются самыми верными и удачными.
— К Бокрину не стоит, — пробормотал Лэти. — Там сейчас такая каша из беженцев… Слишком близко Черта.
24.
В этом месте коричневая с прозеленью крепостная стена скомкалась, и Радужна, забираясь в ее закут, замедляла течение. В глухой тени образовался затон с черной водой, заросшей ряской и кувшинками, с илистым, занесенным плавником берегом. Под стеной кустились в рост человека бурьян и крапива, распускали мясистые листья лопухи, гнездились осина, черная ольха и чертополох. Здесь, в вечной полутьме витал тяжелый дух сырости и терпкого цветения, чавкала грязь под ногами и роилась мошка. И все же Сашка предпочитал этот угол всем другим. Прежде всего, потому, что Пыльные боялись воды. И деревьев, особенно, осины. Она растет на мокром и сама по себе сырая: нет хуже, как топить осиной. А еще в защищенном от чужих глаз неудобном месте никто не станет его искать. Можно лежать на зелени и бесконечно то ли спать, то ли грезить наяву. Парень раскинулся на спружинившей подстилке, над грудью бережно сбил горлышко с запечатанного глиняного кувшина. Кислое вино протекло в горло, согревая и радуя. Над Сашкой уходила вверх глухая крепостная стена, гладкая издали, а вблизи выпуклая и неровная. При определенной сноровке можно было вскарабкаться по ней до нависающего над гребнем, подпертого массивными балками заборола.
Тихонько шлепала о берег вода. Выше по течению в лодках застыли неподвижные рыбаки.
Уже проваливаясь в сон, Сашка подумал, что зря так стремился в Крому. Потому что все, что ни случилось за эти пять то ли шесть лет, ничто рядом с его потерей. Берегиня исчезла. Словно в темной комнате погасили свет. Последняя мысль звучала так нелепо, что он засмеялся.
Призывно звякнула колокольчиком донка, воткнутая в топкий берег… Вставать было лениво. Даже если рыба сорвется, до полудня Сашка сможет наловить еще. Принесет гранильщику Желю блеклых сонных карасей…
В коричневой Кроме есть гиацинтовое окошко.
…Тогда был вечер. Облака занавесили звезды, и, должно быть, в прихожей зажгли свечу. Потому что окошко на двери светилось нежно-розовым. Сашка не знал, кто в этом доме живет, но живой свет притягивал, как кота — сметана. Паренек робко постучал костяшками пальцев в обитую железными полосами дверь. Облизнул треснувшую губу. Стукнул громче.
— Пошел! Пошел прочь! Не подаю…
— Я не нищий.
— А кто?
— Студент. Буду…
— Туда и катись. Там чердаки дешевле сдают.
Сашка сцепил пальцы и впервые за много лет ощутил ярость вместо бессилия. Он злился на незнакомого, ничего худого ему не сделавшего человека, и между ладонями заискрила молния. Лизнула железную оковку двери. Сашка опомнился и запустил ее в небо. Вверху зарокотало. Словно по черепице и жести крыш, разогнавшись, покатила наполненная булыжником телега.
Дверь распахнулась, заставив паренька отскочить. Широкоплечий дядька стоял на пороге, зажженная плошка в лапище-ладони освещала красное лицо, нос-брюковку и округлую шкиперскую бородку.
— Ты что творишь?!
— Ничего. Я пойду… дедушка.
— Сам ты… дедушка, — свободной рукой хозяин сгреб Сашкины ладони, с подозрением оглядел и чуть ли не принюхался. Сашка удивился: по рукам текла кровь, лужицей собиралась в ладони.
— Это… как?
— Поцарапался.
— Обо что? — оковка дубовой двери была тщательно отполирована, шляпки огромных гвоздей стесаны заподлицо. Хозяин с сомнением посмотрел еще на небо, обозрел пустынную ночную улицу: — Входи. Входи, говорю!..
Колокольчик на донке надрывался, но Сашка спал и видел сны. Их было только два, но они с настойчивостью повторялись. Они рождались из синего и зеленого камушков в Сашкиных ладонях. В первом сне паренек шел бесконечными подземными коридорами… То есть, шел не он.
Соломенные волосы и васильковые глаза — на этом кончалось сходство между тощим курносым студентом и уверенным в себе мужчиной, призванным к государыне. Оставившим за плечами злую жену с плачущим младенем на руках. Гость спешил, но Сашка все же успевал почувствовать наполнявшие подземелья запахи свеже вскопанной земли, листьев и дождя. Успевал разглядеть каждый раз все больше подробностей в покрывавших стены рисунках ярких стеблей и цветов. Сашка знал, что они нарисованы, но иногда прямо в руки падала горсть терпкой рябины, срывалась земляничина, сладкий цветок шиповника щекотал ухо.
Чаще всего повторяло знаменье незабудки, рябину, васильки. Цветы и ягоды были живые, они пахли, их можно было сорвать со стены, как с луга и дерева. Окон в подземелье не было, но коридор накрывали решетом солнечные лучи.
Переход упирался в высокий зал. Своды зала рождали эхо. Колыхались занавеси. Хрустальные подвески на лампе звенели от сквозняка. Блестел свежим лаком наборный пол. В зале не было мебели, исключая огромный стол у торцовой стены и длинную, крытую ковром и забросанную подушками скамью подле него. На скамье сидела Берегиня. Рядом с ней караульщицей застыла курносая ведьма. С первого взгляда ведьма казалась девчонкой, со второго становились видны тонкие морщинки у глаз и седые нити в скрепленной гребнем копне кудрявых рыжих волос.
Мужчина коротко кланялся ей, а перед государыней склонял колено. Прижимал ладонь ко лбу, губам и сердцу. А после клал на колени лохматый букет из травы и полевых цветов. Сашка запомнил маки, васильки и колосья.
Мужчина улыбался, но внутри него все колотилось и сжималось. А на столе раскидывался неровным, светлым пятном, а потом медленно гас и сжимался Берег — стиснутый обгорелой кромкой возле Черты.
— Не видим. Сплетения гаснут, — бормотала ведьма. Сашка знал, что ее зовут Соланж, что она одна из самых сильных ведьм ковена Кромы, подруга государыни.
— За Черту — можно… помню… — голос государыни был бесцветным, как седина. Но мужчина… поворачивался к ней мгновенно, как подсолнечник к лучу. А Берегиня на него не смотрела. Уронила лицо в ладони. Словно мир, упав, придавил ей плечи.
— Подойди.
Мужчина шагнул вперед.
— Сними рубаху.
Он повиновался.
Все так же, не глядя, не замечая, чувствует ли он что-либо, и не спрашивая согласия, ногтем провела государыня по его груди. Яркие синие линии очертили контур ястреба.
— Птицы хранят ключи. Вы станете побратимами птиц. Вы будете хранить Берег от того, что приходит из-за Черты. Синей… как это знаменье. Вы поможете уйти от нее тем, у кого не хватает отваги… Или сил сделать это, как люди, а не в слепом страхе бегущего от пожара зверья. Вы будете Щитом между Чертой и Берегом. Моей рукой и оружием. Вы начали сами. Я благословляю вас.