— Доволен? Сам дорогу найдешь? — спросила ведьма ядовито. — Говорят, пограничник раз дорогу увидит — никогда не заблудится.
Савва благодарно кивнул. Но Бирн взяла его теплой рукой за ладонь, повела в мокрую липкую темень.
— Ну не спотыкайся. Идем. Как же мне все это надоело.
— Что… надоело? — Савва, уткнувшись в воротник подбородком, пробовал выплюнуть снег, липнущий к лицу.
— Все надоело, — отозвалась Бирн очень нескоро, когда они были в самой глубине мутного пространства, и под ногами начала отстукивать мостовая. — Хоть бы она умерла скорей. Хоть бы заступительница пришла. Все лучше…
— Кто?! — Савва остановился, и легонькая Бирн вместе с метелкой упала ему на грудь. Прутья больно скребнули по лицу.
— Отпусти, больно! — ведьма распрямилась, тряхнула косами, словно надеясь сбить с них снег — хотя он продолжал валить все так же густо, и отряхиваться было делом безнадежным.
— Ты разве не знал, что сосуды меняют?
— Не понял.
— Придет девочка, заступительница государыни, новое тело для Берегини, — произнесла Бирн тихо и терпеливо. — Может, тогда Черта остановится.
— А государыня? — Савва отер со лба липучий снег, и понял, что лоб не только мокрый, но и почему-то горячий.
— А ее убьют.
— Но как же… но я же пограничник, я же ей слово давал.
— Так умри вместе с ней! — взвизгнула Бирн. — Ну! Ты идешь или нет?!
— Веди меня назад, — сквозь зубы сказал Савва.
— Уговору не было, — Бирн потянула бронзовое дверное кольцо. И тут же поняла, что пограничника рядом нет. Как не бывало.
Кровь из ссадины на лбу обильно текла на лицо. Савва вытирал ее, и тогда на какое-то время делались видны огоньки, скачущие по стеблям, до колен утонувшим в снегу. А еще лужа на дорожке, каменная стена с закрытой дверью и плавное падение снежинок. Потом кровь начинала литься опять.
Фряжка вынырнула из ночи, стала прикладывать снег ко лбу пограничника. Срывались капли. Кузнечиками скрипел огонь.
— Спаситель! — зло и беспомощно ругалась ведьма. — Тут же чары везде! Без головы остаться решил?
— Плевать! — выдохнул добродушный кроткий Савва. — Не дам государыню убить.
— И что ты сделаешь?
— Уведу.
— Она идти не может.
— На руках унесу. Открой дверь! — он яростно отер кровь. Та полила сильнее. Бирн опрокинула парня в сугроб, прижала снег к ране. Знаменщик рычал и плевался, отталкивая руки ведьмы.
— Не останавливай меня.
— Глупец! Пламя истекает, сила Берегини перестала приходить в мир! Изношенный сосуд меняют — это извечный закон.
— Плевать на извечный закон! — пограничник как-то сумел подняться на ноги, пошатывался, с удивлением смотрел на ставшую лохмотьями одежду. — Вы убить ее хотите.
Бирн поддержала его, едва не рухнув сама. Луна прорвалась, наконец, сквозь тучи и осветила слезы, брызнувшие у ведьмы из глаз:
— Разве бабочка плачет по куколке? И разве зерно, уйдя в землю и превратившись в побег, жалеет об этом?!
— Слова… А она — живая. Живку мою… убили, — Савва сглотнул. — Не дам — больше.
Он, как медведь с повисшей на хребте собакой, двигался через сугробы к крыльцу.
— Мать сгорела в Черте. Сестра, отец, два брата. Думала силой ведовства охранить дом. Я в последний миг выскочила! Знаешь, сколько мне лет? Андрея своего пожалей!
Знаменщик остановился. Они были в прихожей. Снег с волос и одежды таял, растекаясь на плитках лужицами. Бирн стояла на коленях. Грызла косу.
— Сделай, как просили…
Комариный звон разбуженного сплетения.
6.
Лэти вышел размяться во двор. Под яростным зимним солнцем блестела полоса меча и торс, натертый жиром. Лицо и кисти рук, покрытые загаром, казались чужеродными остальному телу.
Вертикально подымался дым из трубы. Высоко в синеве кружила хищная птица с загнутым клювом. Вдруг она устремилась к земле и исчезла. А через какую-то минуту к Лэти подбежал юноша-пограничник:
— Хаук тебя зовет.
Лэти засунул меч в ножны. Обтерся снегом, накинул куртку и вошел в дом.
Командир заставы, отвернувшись, подкладывал дрова в печь, но вся его спина выражала негодование. За столом над дымящимся кубком и блюдом со свежим хлебом сидела незнакомая ведьма. На скрип двери она небрежно обернулась, и стал виден мягкий профиль, пушистые ресницы над фиалковыми глазами, соломенная гривка и — поджатый рот.
Под грудью Лэти бешеным комом скрутилась боль. Тут же вспомнилось сказанное Ястребом: «Возвращаюсь». Они стояли возле Бокриновой баньки, на взблоке, и Лэти рассказывал другу все: про пытаных незнаемых ведьм, про точно облитых смолой сгоревших насильников, про напуганную до смерти девочку Сёрен в норке под корнями. Ястреб молчал, только лицо чернело. Потом скомкал в кулак куртку на груди, и произнес «возвращаюсь» — так говорят, когда идут в бой, твердо зная предначертанность пути.
— Надо предупредить заставы. Поможешь мне? — пограничник, морщась, взглянул на свои ладони: — Я теперь вроде как безрукий.
Ниоткуда вырос на снежной пустоши, присел на корточки Бокрин. Ястреб с Лэти соединили ладони.
— Я понял, что происходит, — сказал Ястреб.
— А что происходит?
— Смена государыни.
Бокрин смотрел из-под дремучих бровей. Сыпался с серенького неба снежок. В нем гордо воспарил ястреб, прорезали воздух соколиные крылья, мягко пронеслась сова… Огрузили ветви старой дички вороны, круглым блестящим глазом огляделась галка… Появились яркие кривоклювые не боящиеся зимы клесты… Заняли места пушистые голубые и зеленые шарики-синицы… Важно выпятили красные грудки снегири… Просияла алой шапочкой и штанами желна, куропатки выскочили из снега, расселись кругом черные глухари с малиновыми бровями. Птицы не кричали, не ссорились, не перелетали с места на место, просто замерли теплой радугой. А, услышав, что нужно, собрались и понеслись. Исчезли. Как не были.
— Я обещал не показываться в Кроме, — Ястреб метнул синий хмурый взгляд. — Но я приду в свой дом и спрошу с Ивки за вранье.
Лохматый выворотень-пень скручивался у Лэти внутри.
— Я — Гедд из ковена Кромы. Мне нужен палач, — мелодичным голосом произнесла ведьма.
Хаук разозленно выпрямился. Но прежде него Лэти шагнул к столу, протягивая руку за грамотой. Буковки прыгали перед глазами. Имен, как всегда, нет. Осужденных двое. Почему двое? Один — женщина. Подписано главой Кромского ковена Ивкой Крадок и бургомистром. Обычно такие дела решают без последнего. Злоумышляли, ворвались в дом… Лэти потряс головой, словно вытрясая из нее все нелепости и недосказанности норовящей скрутиться бересты.
— По вине ли плата?
— Присядь, палач.
— Не называй его палачом! — рыкнул Хаук. Гедд, не обращая внимания, вынула из складок плахты и крутанула по столу восковое яблоко. И Лэти провалился в комнату, освещенную зыбким огнем из приоткрытой печной дверцы. Движения, лица, роится толпа, оружие… Не Ястреб. Нет…
Облегчение было таким сильным, что Лэти едва не потерял сознание. И ненавидел себя за это облегчение. И за то, что предстояло. Вот только никто другой не мог за него это исполнить. Проводник отхлебнул вина из ведьминого кубка. Пальцы разжались, кубок разлетелся глиняными осколками на каменном полу.
— Он пограничник. Он не мог такого сделать.
Гедд посмотрела прямо на проводника, ее алые губы вздрагивали, и Лэти понял, что она смертельно его боится. Но она продолжала своим насмешливым голосом:
— Его девушку в Карачун изнасиловали и убили. Он теперь очень опасен. Да еще сговорился с… ведьмой, — она выплюнула это слово, будто не хотела ставить себя на одну доску с предательницей.
— Как?! — шагнул вперед командир. Гедд опустила глаза:
— Возле Рейвена, на кострах солнцеворота, убили ведьм. Мы разбираемся, что там случилось. Этот пограничник трижды виновен: он пробовал бежать от наказания, а еще обратил своего друга в птиц. Вы удовлетворены моим объяснением?