Хозяин, отдающий должное то ли раннему обеду, то ли позднему завтраку, уронил ложку и локтем сбил прислоненный к креслу костыль. Задрожал, вспотел: прилипли ко лбу редкие волосики. У очага, зажимая рот рукой, застыла хозяйка.
Рыжий, как ни в чем не бывало, кинулся облизывать ложку.
— Воды дайте, — попросила Берегиня.
Хозяин обрел дыхание. Резво подковылял, стал освобождать государыню от ноши:
— Иди, детка. Иди к деду.
Микитка охотно полез к нему на руки, ухватился за вислый нос.
— Садитесь, матушка. Велга, дура костлявая! Помоги госпоже!
Только сейчас государыня заметила, что на правом колене расплылось кровавое пятно. Рухнула в жесткое кресло.
— На, детка, кренделька, — ворковал хозяин. — Мокренький? Пошли на горшок.
— Микитка ням!
Кот ушел за этими двумя. Хозяйка принесла коробку и полотняный бинт. Она была действительно костлявая и очень высокая, из глазниц цепко посверкивали глаза. Но руки оказались добрыми. Велга подсунула под спину Бережке подушечку. Разрезав и оборвав с колена окровавленные лоскуты, разбавленным вином промыла ссадину. Вынула из коробки и замешала на вине кашицу из сухих кровохлебки и подорожника, добавила меду, обмазала смесью колено и натуго забинтовала. Остаток вина подала Берегине:
— Не бойся, не повредит. На каком месяце?
— На втором, — Берегиня мелкими глоточками тянула вино. Колено ныло. — Мне выбраться отсюда надо.
Хозяйка кивнула. И вдруг горячо зашептала, обнимая ее колени:
— Отпусти ему. Довгяла незлой. Он из-за меня в тихари пошел! Ты же всем светишь, прости-и!..
— Прощаю.
И покачнулась, потому что под рубашкой на самоцветной звезде лопнул очередной камешек.
Велга устроила Микитку Берегине за спину и сжала руки под передником. Сказала, жалеючи:
— У нас оставь. К дочке снесу — среди внуков затеряется. Кто их когда считал…
Государыня улыбнулась. Прикрывая мальчонку плащом, велела ему:
— Тихо сиди.
А Микитка и не мог бы подать голос, даже если бы хотел: так напихал сладким кренделем рот.
Рыжий потерся у ног Велги, помурлыкал. Можно было идти.
Да и идти недолго — рукой подать до калитки в крепостной стене. Калитку подпирали стражники, то и дело поглядывая на чреватое грозою небо.
— Куда собрался? — неприветливо спросил один.
— За рыбкой, за рыбкой, — залебезил Довгяла, кивая на удочку и корзину в руках у Берегини. Она ссутулилась, ниже опустила голову в наброшенном капюшоне. Кот замер под крышкой.
Второй стражник, томимый скукой, был не прочь поболтать:
— Тю, и дурак ты, тятя. Счас как польет!
— Так на дождь самый клев.
— Домой ступай. Никого не пускаем сегодня, только по особым грамоткам.
— Так у меня особые, — зажав костыль подмышкой, Довгяла сунул в руки стражников по серебряной полушельге. — Очень рыбки хочется…
Разговорчивый стражник хмыкнул:
— Уговорил!
Противно заскрипел отпираемый замок.
Государыня перекинула негнущиеся ноги через борт лодки и, опершись рукой, встала на раскисший берег. Поправила капюшон, чтобы на Микитку не капало. Поклонилась Довгяле:
— Спасибо. Но как ты возвращаться будешь?
Он смущенно крякнул:
— Подожду, пока стража сменится. И впрямь рыбки половлю. А то сараюшка у меня есть, денечка три там пересижу…
Он оттолкнулся веслом от берега. Тучи неслись низко, задевая ракитник. Брызгали дождем. Время от времени вспыхивали в стороне Кромы туманные лиловые молнии.
Берегиня поставила на землю корзинку с котом. Рыжий высунулся из-под крышки, повертел башкой, оглядывая серый неприютный мир, и спрятался снова. Идти пешком он, как видно, не собирался. Берегиня вздохнула.
Первые шаги по раскисшему проселку дались трудно, но потом она разошлась и прибавила шаг, тем более что дождик поторапливал. Сперва Берегиня пробовала держаться под растущими вдоль дороги кустами бересклета, жимолости и акации, но порывы ветра стряхивали с веток целые ведра воды, и, чтобы не промокнуть насквозь, лучше уж было идти под моросящим дождиком, вялым и нестрашным. Изголодавшаяся по воде земля глотала его охотно, отзываясь теплым паром, ноги взрывали сырую корку, а внутри песок все еще оставался сухим.
Переемное поле тонуло в серой мути и казалось бесконечным. Дальний, похожий на сизые всхолмия лес за два часа как будто даже не приблизился. Несмотря на дождь, государыня вспотела и все чаще вытирала лоб свободной рукой; перекладывала корзину, вроде и не тяжелую, из руки в руку тоже все чаще. А потом вовсе поставила и наклонилась, пережидая, пока перестанут лопаться пестрым фейерверком камушки в украшении-звезде. Они разлетались, щекотно кололи кожу под рубашкой. Наконец звездопад окончился. Костяшками пальцев Берегиня протерла глаза. Микитка благополучно все проспал и тихо тепло сопел за правым ухом. Рыжий в корзине тоже не шевелился: справедливо опасался, что выставят на дождь.
Около полудня женщина устроила привал. Солнце, прорвавшись сквозь тучи, заставило росу гореть на остриях травы. Государыня сидела, блаженно вытянув ноги, любуясь игрой радуг в капельках воды. Росинки обсадили травы, высветив каждую ворсинку на их изумрудной, малахитовой, моховой поверхности. Простым земляничным листком с хрусталинками росы по зубчатому краю можно было любоваться бесконечно. Рядом, сбивая воду, оставляя темные прокосы на изумрудной зелени, носился, как оглашенный, Микитка. Государыня накормила его и выпустила поразмяться. А сама жевала хлеб, запивая молоком из тыквенной долбленки, которую сунула ей в корзину Велга. Рыжий, подергав треугольными ушками, тоже выбрался на свет и, полизав молока, разлегся у Берегини на больном колене. Стало тепло и тяжело, но прогнать Разбойника не получалось.
Медленно капала вода с клена над головой. Солнце, упав на капельку между густыми темными листьями, вдруг зажглось синим и оранжевым, пронзительно и чисто, и Берегиня навсегда запомнила этот огонь.
У нее наконец выдалась минута рассмотреть пострадавшую «звезду». Пустотой оскалился всего десяток гнезд, куда меньше, чем ей со страху показалось. Государыня подумала, что надо бы подобрать и вставить подходящие по оттенку камни… а то украшение выглядело теперь уж слишком сиротливо. Едва ли еще какое порождение пыли купится… Берегиня передернула плечами. Она до сих пор не понимала, откуда знает, как справиться с пылевой ведьмой, и что ту привлечет «звезда» и удержит осина. И чего же крамольного было в ее мыслях или намерениях, что опять полопались камешки? Что тяжело идти, грязь липнет на сапоги комьями, и вот бы в тучах просвет над головой, хоть маленький лоскуток, чтобы совсем не промокнуть? Когда-то вроде умела такое сделать… Берегиня вздохнула. Она, видимо, действительно когда-то умела многое, хотя теперь это больше похоже на сон. У той же Сольвеги, да что там, Сёрен колдовского умения больше, чем у нее. Берегиня вспомнила, как однажды проснулась в детстве и долго лежала, пробуя понять, сон ли ей был, или она действительно спускалась по лестнице, не касаясь ногами ступенек. Так и не знает до сих пор. А еще припомнилась тучка, которая в самый жаркий полдень держалась над головой, навевая прохладу в пути…
— Микитка! — окликнула она и наконец стряхнула Рыжего с колена. — Пора идти!
С каждой пройденной варстой колено давало знать о себе все сильнее, к ней прибавилась боль в спине. Государыня стиснула зубы. Да еще навалился зной. Парило. Небо разделилось в зените надвое, за спиной плавали тяжелые кучевые облака, в них время от времени напоминал о себе ворчанием гром. Мухи и оводы, разведшиеся непонятно откуда в последнее время, так и норовили прилипнуть к потному лицу. Убаюканный дорогой Микитка хоть был укрыт капюшоном. А корзина с остатками провизии и котом, не пожелавшим идти своими ногами, все сильней оттягивала руку. Берегиня вытерла пот со лба, оставив на нем грязное пятно, сдула упавшие на лоб волосы. И вдруг, уронив корзину с возмущенно взвывшим Рыжим, резко развернулась боком по ходу проселка, выхватив и выставив перед собою меч. Вихрь пасти, мосластых лап, взметнувшейся пыли и щенячьего визга недобрал какой-то сажени. Громадный клочкастый волчара захлебнулся лаем и дернулся, пробуя подползти. За ним тянулись, мараясь в грязь, хвост и задние лапы.