Залитый кровью, верховный жрец облачился снова в свою шкуру небесного дракона и подошел к самому краю площадки, напротив которой расположилась правящая династия, и сообщил волю Ицамны. Из витиеватых выражений, которыми изъяснялся жрец, следовало, что правитель Коацаока Копан поправится нескоро, Ицамна позволяет его сыну править городом, выкуп нужно собирать, послов в Майяпан можно отправлять. Сообщение вызвало небольшую бурю негодования, которая стихла, едва Кинич-Ахава объявил, что желает говорить. Он встал, подошел к лестнице, ведущей вниз, и спустился на ее середину. Подождав, пока смолкнут протестующие, он обратился к горожанам:
— Граждане города Коацаока, вы слышали волю Ицамны, нашего любимого и почитаемого бога. Он подтвердил наше желание оставить наш город свободным. Помочь нам могут только наши братья Кокомо. Я обещаю вам, что не допущу захвата власти в городе ни чужеземцам, ни кровным моим братьям. Я призываю их только для помощи в сопротивлении ацтекам. Клянусь вам в этом!
Тишина, которая повисла после этих слов, означала, что жители пытаются продумать все до мелочей. Неожиданно рядом с Кинич-Ахава возникла Иш-Чель. Она тихо спустилась вниз и стала рядом с мужем. Лучи заходящего солнца зажгли ее рыжие волосы огненным водопадом. Зрелище было диковинным и захватывающим. Тонкие черты лица и гордая осанка производили должное впечатление. Взглянув на мужа вопрошающе, женщина очаровательно улыбнулась и также обратилась к толпе:
— Граждане Коацаока, я из рода Кокомо, но я принадлежу Коацаоку. По брачному договору, в случае военной угрозы благополучию Коацаока, моя семья обязуется помочь воинами. Я вместе с Вами живу в этом городе, и как вы, хочу видеть его свободным от любой власти, кроме законной. Позвольте мне обратиться к моим родным и попросить их о помощи. Ручаюсь, что они уйдут, как только отпадет необходимость в их присутствии. Прошу вас, не отказывайтесь, воины Кокомо искусны в военном деле и их помощь будет нам не лишней. Я подготовила послание к моей семье и мне нужны воины, готовые его доставить. Если вы позволите…
Голос Иш-Чель не был сильным, но он был нежным, и она вложила в него столько искренности, что люди это сразу же почувствовали. Народ резко разделился на кучки и стал активно обсуждать ее предложение. Правящая чета была вынуждена стоять и ждать решения городского собрания. Выступление Иш-Чель понравилось жителям, многие выражали свою симпатию жене наследника, открыто переходя на его сторону. Вскоре на площади начали выкрикивать о своем согласии то там, то тут, пока огромная масса людей во весь голос не прокричала свой вердикт:
— Согласны…
— Теперь дело за верными посланниками, — улыбнулась Иш-Чель. Толпа граждан шевельнулась и вытолкнула из своих рядов пятерых желающих. Однако жители Коацаока подошли к этому вопросу серьезно, каждую кандидатуру обсудили, и… все кандидаты были отвергнуты. Потом на площадку вышли двое крупных мужчин, и чей-то голос произнес, перекрывая шум:
— Эти люди достойны, пусть несут твое послание, госпожа. Они храбры, выносливы и проверены. Против них никто не скажет худого слова!
И действительно толпа радостно зашумела, выражая свое согласие. Иш-Чель вручила узелковое письмо воинам, прислужница подала им мешочки с едой, и посланцы вступили в широкий проход, который образовала толпа под одобрительные возгласы.
— Вот и все вопросы решены, — повернула свое счастливое лицо Иш-Чель к мужу. Он улыбнулся, но, промолчав, стал подниматься наверх. Быстрым шагом он отправился в покои отца, состояние которого не улучшилось, Иш-Чель решила его сопровождать.
После собрания Уичаа направилась к верховному жрецу Ицамны. Она с трудом сдерживала свою ярость и боялась, что она преждевременно вырвется наружу. То, что толпа горожан благосклонно приняла невестку, ее страшно разозлило.
Женщине казалось, что жрец ее предал. Почти шипя, она ворвалась в хранилище, где менее суток назад сговаривалась с врагами сына. Но комната была пуста. Кипя гневом и от бессилия сдержать свое негодование, Уичаа схватила с полки и швырнула в угол комнаты несколько глиняных горшков, совершенно не заботясь о рассыпавшемся содержимом. А оно рассыпалось драгоценными осколками нефритов и бирюзы, которые хранились в них.
На шум прибежал тот самый немой раб, который всегда приводил ее к верховному жрецу. Увидя госпожу, он убежал обратно. Вскоре на пороге возник тот, на кого Уичаа собиралась вылить свой гнев. Вид правительницы не смутил жреца, он спокойно сел, затянулся любимой трубкой с табаком и только тогда соизволил взглянуть на кипевшую от негодования женщину. Не в первый раз он видел ее в таком состоянии, поэтому молчал и курил, демонстративно показывая, кто в настоящее время господин. Первой не выдержала Уичаа:
— Ты не должен был допускать обращения Иш-Чель к гражданам Коацаока!
— Почему? — спокойно спросил жрец.
— Как почему! Это противоречит нашему плану!
— Да? Нисколько! Твоему — да. К сожалению, эмоции всегда владеют тобой больше, чем разум, Уичаа. Ты никак не можешь их усмирить, сколько бы я тебя не учил!
— Ты нарушаешь наши планы, а отчитываешь меня! Как ты смеешь?!
— Что ж, придется тебе объяснить. Я позволил твоей невестке выступить, чтобы она заняла действительно высокое положение. Это необходимо, дабы Кокомо не могли усомниться — их кровную сестру приняли должным образом! Как это просто, Уичаа, а ты из-за своей горячности едва не сорвала все! Убирайся, ты меня рассердила!..
Уичаа, получив выговор, ослушалась жреца, присела и стала думать. Гнев постепенно стихал, ей становилось стыдно и за свои слова, и за то, что она не смогла сохранить свое лицо. Выражение надменности, которое постоянно присутствовало на нем, исчезло. Вместо него возникла рабская покорность. Маленькими шажками Уичаа подошла к курившему жрецу и опустилась на пол у его ног. Тщетно она пыталась поймать его взгляд, жрец упрямо смотрел в сторону. Тогда женщина приникла губами к коленям верховного жреца и стала покрывать их поцелуями, постепенно продвигаясь вверх. В это время ее тонкие руки проворно скользнули под белоснежную набедренную повязку жреца и начали его ласкать. Вскоре голова Уичаа оказалась там, пытаясь возбудить мужчину, но услышала горький упрек в свой адрес:
— Ты всегда пытаешься встать выше меня, Уичаа, но пока не упадёшь вниз, ты не получишь того, что больше всего тебе нужно… Проси!
— Я не могу без тебя, прости мою глупость. Можешь унижать, но не отталкивай меня! Я — твоя раба, я все выдержу, только не отвергай меня! Я буду послушна! — Уичаа не переставала осыпать поцелуями тело мужчины, который встал и равнодушно смотрел на нее, презрительно кривя губы. Но блеск в его глазах говорил, что он явно получал удовольствие от происходящего. Вскоре заметилось и его возбуждение. Желая доставить ему наслаждение, и поскорее насытиться самой, Уичаа сбросила свою одежду, обнажив красивое стройное тело, и призывно взглянула снизу вверх, вкладывая в свой взгляд желание и покорность. Но мужчина презрительно ее оттолкнул:
— Нет… сначала ты удовлетворишь меня, и не раз, Уичаа, а уж потом я подумаю, достойна ли ты моего прощения… Если нет, то пойдешь к своему мужу, пусть он тебя поласкает так, как могу только я…
Уичаа взвыла от негодования и, желая добиться своего, обрушила на своего любовника такую бурю ласк, что он постепенно начал таять, но, по-прежнему продолжал ее изводить. Только это уже было привычной игрой двух любовников, которая продолжалась больше двух десятков лет. Уичаа не могла и вспомнить, как это началось, но в ее мире существовал только один мужчина, который мог удовлетворить ненасытность. Холодность мужа лишний раз подталкивала к измене, а презрение жреца сводили с ума и превращали ее в монстра, усмирить которого могли только такие игры, продолжавшиеся зачастую всю ночь. В виде эксперимента жрец давал своей любовнице опьяняющее зелье, отчего она окончательно теряла голову и приходила к нему за ласками снова и снова, отбросив гордость, теряя всякое достоинство, желая лишь погасить огонь страсти пожирающий ее изнутри.
Уже не раз жрец, чтобы побесить свою возлюбленную и оттянуть момент ее удовлетворения, приглашал в эти игры своего немого раба. Первый раз Уичаа была шокирована настолько, что только угроза не получить удовольствие, заставила ее выполнить все, что приказал любовник. Она его любила, любила настолько, что хотела верить сама и убеждала жреца в том, что ее сын Кинич-Ахава от него, но верховный жрец лишь смеялся и опровергал все ее слова. Вечный страх, что кто-то раскроет их тайну, придавал встречам особенную остроту. Вчера стало ясно, что их тайна больше не тайна, но Уичаа уже устала бояться. Она хотела устранения Копана, считая, что сын не будет ей помехой. Недвижимый Копан ее уже не пугал, а жрецу бога Чаку достаточно будет нескольких кувшинов с драгоценностями, и он навсегда забудет о том, что сказал, да еще выдаст ей имя болтуна. Отбросив посторонние мысли, Уичаа отдалась наслаждению.