Грохот барабанов, резкий свист свирелей и громкий рев воинского клича ацтеков:
Посреди равнин
Наше сердце жаждет смерти,
От обсидианового ножа.
Жаждет наше сердце смерти,
Смерти на войне!
Сражение на подступах превращалось в бессмысленное жертвоприношение богам Анауака, имена их все чаще выкрикивались нападавшими. Инстинкт самосохранения взял верх и заставил действовать решительно в целях собственного спасения.
— Уходим в лес! — крикнул Кинич-Ахава во всю мощь своего голоса. Сражавшиеся рядом поняли и изменили направление основного удара. Ловко, быстро и неожиданно сплоченными рядами поразили они передние ряды ацтеков. Медленно, а затем всё быстрее увеличивая скорость своего продвижения, майя буквально проскользнули между городской стеной, за которой уже слышались громкие причитания жителей, подвергшихся нападению и грабежу, и горой трупов, на которой всего несколько мгновений назад они еще бились за жизнь своих близких.
Отряд Кинич — Ахава был слишком мал и не представлял угрозы для захватчиков, поэтому воины-ягуары не преследовали беглецов. К тому же потоки прохладной воды внезапно обрушились долгожданным дождем на пустынное поле битвы.
Сражение перекинулось за стены города, теперь бой шел в каждом доме, но побежденным не на что было рассчитывать: нападавшие оставляли в живых только молодых девушек и юношей, которые могли бы выдержать долгий путь в страну Анауак.
Не жаловали ацтеки и семьи, получившие охранные пластинки от Халаке-Ахава, всех сопротивляющихся захватчики безжалостно вырезали.
Предводителъ ацтеков — Амантаан спокойным шагом шел по центральной улице города, он вел себя как хозяин в своем поместье. Направлялся он к дворцу халач-виника, единственное здание в Коацаоке, окна которого еще не были освещены пожаром.
— Прекратите жечь город! — недовольно бросил победитель, понимая, что многим теперь придется ночевать под дождем на мокрой земле. Но дело было сделано, и удушающий дым, прибиваемым дождем, начал стлаться по земле. Он мешал дышать и вынудил ацтеков убраться из города до утра.
Дождь стал спасением для некоторых жителей. Они вовремя услышали шум в центральной части Коацаока и предпочли воспользоваться шансом для спасения себя, своего добра и семей. Под покровом ночи и дождя, подаренного им богами, горожане правильно рассчитали, что смогут бесприпятственно покинуть город через лазейки, оставленные для разведчиков в случае долгой осады, и укрыться в лесу.
Среди спасенных беглецов, быстро продвигающихся в лесную чащу, уверенным шагом следовала Уичаа. Именно её охранники расчищали лесные завалы и подгоняли отстающих беженцев. На вопрос, куда же они направятся, она с уверенностью отвечала:
— Домой! Митла даст нам кров! — а про себя, приложив руку к сердцу, Уичаа добавляла:
«И мой сын направится туда… У него нет другой дороги…»
ЧАСТЬ II. СТРАНА АНАУАК. ТЕНОЧТИТЛАН
Нестерпимая жара, к полудню переходящая в удушающий зной. Солнце, которое забыло, что оно дает жизнь и может быть ласковым и нежным, жалило и жгло беспощадно лучами. Они превратились в острые иглы… Пыль стояла столбом. Она проникала во все поры и мешала дышать, покрывала тела толстой с легкой желтизной коркой. Казалось, что в истощенных телах уже не осталось влаги, так их высушило солнце. Но пот всё брался и брался, не известно откуда… Вместе, пот и пыль вызывали нестерпимый зуд. Но этот природный щит стал своеобразным оберегом — он мешал коже обгорать. Он был единственным укрытием от солнца для устало бредущих пленников…
Бесконечная дорога, свист хлыстов, обжигающих обнаженные спины рабов. Веревка, безжалостно раздирающая шею до крови… Всё сливалось в какой-то непереносимый кошмар, которому не было видно конца…
Пленников Коацаока, который, как и планировали, ацтеки разрушили, не оставив камня на камне, вели спешным маршем. Победители стремились как можно быстрее добраться по Теночтитлана, где они смогли бы на любом из многочисленных рынков, известных своим разнообразием, обменять живой товар на так необходимые в обиходе предметы быта и роскоши. Самый невзрачный раб в хороший базарный день на острове Тлателалько стоил сто зерен какао, а кто не любит удивительный напиток чоколатль, к тому же хорошо приправленный огненным перцем! Если не нужно какао, то его можно обменять на глиняную посуду или теплые плащи с красивым орнаментом. Яркие перья, так необходимые для украшения головных уборов. О, боги! Что только можно получить даже за самого худосочного раба!
А рабы брели, задыхаясь, многие падали от физической усталости и нечеловеческого напряжения. Если кто-либо из них падал, то ли от усталости, то ли, что бы уже не подняться, валилась с ног вся вереница рабов, связанных одной веревкой. И тогда, шедшие сзади и спереди упавшего начинали биться в судорожных конвульсиях, от внезапно перекрывшей дыхание стянутой веревки. Помочь себе сами несчастные не могли, ибо, для пущей надежности, ацтеки связывали им руки за спиной. Видя такое, идущие налегке воины спешили спасать свое добро. Они немедленно ослабляли ошейники, но содранная кожа потом еще долго давала о себе знать…
Иш-Чель брела, как и все, стараясь осторожно ступать, но ноги не привыкли к такой нагрузке, а сандалии уже давно практически стерлись. Каждый маленький камешек посылал дикую боль в истощенное тело, если на него случайно ступала нога. Одежда висела грязным рваньем, обнажая худые плечи. До них в первые дни успело добраться солнце. Они обгорели неоднократно и покрылись струпьями от ожогов. Сильнее всего ломило спину и связанные за спиной руки. Иногда страшно хотелось умереть. Просто упасть, как многие, и больше не вставать, а ждать, когда рассерженный надсмотрщик подбежит к ней и после тщетных попыток поднять, одним взмахом своей палицы размозжит голову. И больше никаких мучений. И не будет она стоять на рынке в качестве жалкого товара для обмена. 0на — дочь грозного Кокомо!..
Но ацтеки, словно нарочно, на привалах насильно вливали в пересохшие рты живительную влагу, а некоторые собственноручно впихивали своим рабам пищу, чтобы те дошли… Чем ближе они подходили к Теночтитлану, тем ровнее становилась дорога, все больше попадалось богатых поместий пилли и селений с наемными крестьянами тлаймати. Всё больше и больше звучала ацтекская речь, если в начале пути Иш-Чель плохо понимала захватчиков, то к концу пути только отдельные слова вызывали у неё трудность.
Для некоторых рабов путь заканчивался в каком-нибудь придорожном поместье. Довольный сделкой ацтек нагружал оставшихся пленников большими тюками с выменянным добром, чем значительно снижал скорость продвижения. Этих счастливцев, оставшиеся в веренице рабы, провожали с тоской и завистью, отправляясь в неизвестность. Ведь никто не знал, как распорядятся ими хозяева, но было известно, что большую часть пленных ацтеки отправят на заклание своим кровожадным богам Уииилопочтли и Тлалоку, как того требовал обычай. И это после тех мук, которые они вынесли в дороге! Но многим было все равно, Иш-Чель иногда вглядывалась в лица молодых мужчин, которые не успели сложить головы, защищая свои семьи и дома, на них читалась решимость ни при каких обстоятельствах не служить ацтекам. Такие уверенно и добровольно примут смерть на теокалли. Другие же, утомленные дорогой и неизвестностью, переставали бороться за свою жизнь, решив поскорее оборвать ее одним ударом ацтекской дубинки.
Иш-Чель не принадлежала ни к одной из групп, она не могла объяснить даже самой себе, откуда в ней проявлялась дикая, просто животная жажда жить, невзирая на окружающий ад. Откуда, в хрупкой и всегда физически-беспомощной изнеженной женщине брались те силы, толкающие вперед, когда у хорошо подготовленных воинов, они заканчивались? Каждое утро она вставала на израненные и ноющие ноги, чтобы вновь бросить вызов злобствующему солнцу и изматывающей дороге, которые стали её личными врагами… Она решительно боролась за свою жизнь, упорно отгораживаясь от всего, что ей могло помешать выжить.