— Мы должны действовать! Что толку рассуждать о том, какими будут ацтеки, когда войдут в город? Мы должны делать все, чтобы этого не допустить! — Китнич-Ахава не понимал безразличия отца. В чем же дело, почему халач-виник ничего не предпринимает? Ведь он всегда был хорошим воином и мудрым правителем, почему сейчас Кинич-Ахава видит перед собою человека, который даже не пытается скрыть свою панику? Сколько бы сейчас не было сказано слов, видимо, поддержки от правителя не получить. И что делать? Попытаться, прикрываясь именем халач-виника, подготовить город к обороне, взять власть в свои руки… а не будет ли это изменой? Но если от этого зависит будущее города, его жителей? Если правителя поразила какая-то неведомая болезнь, то может ли он, его сын и наследник бездействовать? Но тогда на него тогда ложится ответственность за жизни граждан. Кинич-Ахава к этому был готов и решил отбросить сомнения.
— Если мы не откупимся… — попыталась вставить Уичаа, но сын перебил ее, не заметив, потому что его увлекла сама идея:
— Мы должны выиграть время, это поможет нам отстоять город. Мы дадим ацтекам выкуп, поторгуемся, попытаемся уменьшить его, а тем временем к нам придут на помощь братья Кокомо. Связанные узами родства они просто обязаны прийти на помощь!
— Ты забываешь, что на все воля богов, сын мой, они должны подтвердить твое предложение. А мы бессильны перед их решением… — развел руками Копан. Кинич-Ахава внимательно посмотрел в глаза отца и увидел в них лишь смирение и страх. Страх в глазах правителя?! Больше у наследника не было сомнений, что именно на нем лежит вся ответственность за город.
— Я готов испросить волю богов, выступить на совете старейших и убедить их в правильности моего решения! Но я не собираюсь сидеть и ждать ацтеков! Я буду готовить город к войне! И какое бы решение не вынесли наши жрецы — город я не сдам!
Кинич-Ахава резко повернулся спиной к родителям, и кивком головы приказал Иш-Чель идти за ним. Он понял, что отец не будет предпринимать какие-либо действия, мать настроена враждебно к невестке и также не может ничего предложить. Оставалось спросить волю богов и надеяться только на себя.
«Мой отец болен, его рассудок помутился, мой долг взять правление на себя и защитить город! А моя мать? Что случилось с нею? Неужели ненависть к семье отца затмила ей разум?»
Кинич-Ахава быстрым шагом преодолел анфилады комнат и прошел в свои покои, которые теперь должен был разделить со своей молодой женой. Супруги молча позволили слугам помочь принять омовение после дороги. Сменили одежду и принялись ужинать.
Иш-Чель все это время с интересом оглядывала комнату, в которой ей теперь предстояло жить. Это было просторное помещение, окна выходили на запад и открывали вид на горы, особенно красивые при закате солнца. Стены комнаты были занавешены шкурами животных, добытых лично Кинич-Ахава на охоте. Висели маски богов и богинь, кое-где поблескивали ножи, и стояли копья. Комната была чисто мужской, строгой, без излишеств. Единственным предметом с изящными линиями была жаровня, принесенная для обогрева и разжигаемая ночью.
Когда супруги, наконец, остались после ужина одни, Иш-Чель решила прервать задумчивость мужа:
— Если Ицамна скажет, что Коацаок должен подчиниться ацтекам, ты подчинишься?
— Ицамна скажет то, что угодно верховному жрецу, а он принимает приношения не только от семьи халач-виника…
— Муж мой, ты прав в желании обратиться за помощью к моим братьям и отцу — они пришлют нам воинов. Мы будем готовить выкуп, оттягивать время…
— Это может не понравиться многим горожанам.
— Но, Кинич-Ахава, ведь твой отец — халач-виник Коацаока, ты — его сын. Мы все из рода Кокомо! Что же может не нравиться? Нужно использовать все средства. Очень жаль, что дядя в таком состоянии, иначе ему самому пришла бы в голову эта идея! Если ты не хочешь говорить об этом с народом, то позволь мне выполнить это? Никого не удивит, что дочь Кокомо желает обратиться к своим родным.
— Я не могу тебе запретить выступить перед гражданами и сообщить родным о нашей беде, но послание должны одобрить и поддержать граждане и жрецы.
— Завтра я обращусь к народу. Не думаю, что мое предложение вызовет недовольство. В городе достаточно здравомыслящих людей.
— Делай, как считаешь нужным. Я не против твоей помощи. Но, думаю, имеет смысл поговорить с матерью, она должна мне объяснить, что случилось с отцом! — Кинич-Ахава подошел к висевшему на стене мешочку и достал из него разноцветные нити для узелкового письма. Присев на ложе, он поманил жену к себе. Взял в руки нить, которая должна стать основой и протянул ее Иш-Чель. Она присела и сосредоточенно стала составлять послание, сплетая и завязывая на разноцветных нитях узелки.
— Я хочу спросить, ты не обращалась к своей богине? Может быть, ты сможешь приоткрыть тайну, что тут происходит и что нас ждет? — улыбнулся жене Кинич-Ахава, какие-то смутные сомнения еще остались у него, а, зная возможности Иш-Чель, доверяя ей, он хотел рассеять их, и как можно быстрее.
— Я пыталась, но после пропажи жертвенной девушки у меня ничего не получается… просто странно, я всегда могла в любое время уйти туда… и вот столько времени, а я не могу этого сделать… не пускает… Возможно, я утратила свой дар, став твоей женой…
— А что ты тогда увидела? Что-то важное ведь?
— Мой мир изменился, от него ничего не осталось, исчез покой… и цвета, они перестали сиять! Я даже боюсь, что, когда снова попаду туда, я больше не увижу той красоты! — в светлых глазах Иш-Чель заблестели слезы, Кинич-Ахава обнял ее и приободрил:
— Видимо, твой мир предупредил тебя, что над нашим будущим нависла угроза, видишь, мне нужно готовиться к войне. Но, когда все закончится, твой мир снова будет сиять красками!..
Семейная пара не заметила, что за нею наблюдают из потайного окошка, которое представляло собой маску бога — покровителя семейного очага.
Подслушивающий понял, что самое важное он услышал, ничего интересного не предвидится, и скромно удалился. Это был молодой мужчина, один из прислужников жреца бога дождя Чаку. Он осторожно выскользнул из неприметного коридора и быстрыми шагами, почти бегом, направился в храм Чаку, чтобы сообщить своему господину важную информацию. Служитель Чаку терпеливо выслушал слугу и также быстро отправился известить жреца верховного бога Ицамны.
После безрадостной встречи Уичаа отправилась в свои комнаты, надеясь, что Копан последует за нею, но тот, сказавшись усталым, ушел в свои покои, запретив пускать к себе кого бы то ни было. Это немного огорчило женщину, но, хорошо взвесив, она решила, что такое положение дел ее скорее устраивает, потому что целую ночь она сможет провести как ей угодно.
Уичаа позволила служанкам себя раздеть и подготовить ко сну, приказав принести одежду для утра. Выпроводив всех прислужниц, она некоторое время задумчиво посидела у жаровни, наблюдая, как весело пляшет огонь. Снова и снова она взвешивала всю информацию, известную ей. Но выводы были неутешительными. Войны нужно избежать. Копан не может более руководить городом, но при его жизни не возможна передачи власти над Коацаоком сыну. Мелькнула мысль, опять обратиться к богам за советом, но она отогнала ее, потому что нельзя богов так часто беспокоить. К тому же они ей уже все показали. Теперь нужно только ждать, вот только надеяться можно лишь на Кинич-Ахава…
Уичаа понимала, что реально не имеет над сыном власти, она не может найти подходящих слов и доказательств, чтобы он прислушался к ее доводам. С одной стороны, Кинич-Ахава стремился поступить, как глава рода, как мужчина, но это могло повлечь за собой разрушение и гибель.
С другой стороны, Уичаа была горда, что ее сын не боится ответственности, что он вырос настоящим воином, вот только рядом с ним находилась не она, его мать, которая воспитала такого мужчину, дала ему жизнь, а… женщина, жена, вызывающая у нее только неприятие, граничащее с ненавистью. Почему?