«Вот оно! Помогите мне, боги!»
Иш-Чель проснулась от него, ощутив, что не имеет сил подняться. В голове лишь стучала настырная мысль:
«Пройдите же мимо моего дома!»
Но их дом был первым из поместий пилли, расположенных за городом, дальше раскинулись десятка два таких же домов, но менее знатных придворных.
Совершенно неожиданно Иш-Чель вдруг поняла, почему старая Ишто уговаривала её оставаться в городе — в соответствии с рангом Амантлана, им предстояло выбирать в первой десятке знатных, а это бы увеличило шанс вытянуть гладкую дощечку, без изображений. Ошибка едва не доконала женщину окончательно, если бы была возможность уехать обратно в город — она немедленно посадила бы в каноэ гребцов и сына. Но поздним вечером предыдущего дня посланец от жрецов принял от неё подтверждение об их нахождении.
— О, боги, будьте милостивы к нам! Что же делать?! — Иш-Чель заметалась по поместью, слуги в страхе шарахались от одного её вида — огромные темные круги под глазами опускались до середины щек, а взгляд их стал практически безумным. Она не различала предметы, не помнила имен, только со страхом прислушивалась к плеску вод озера, по которому должны были прибыть жрецы с корзиной.
«А что если сесть в каноэ и просто отплыть, но не удаляться от поместья?» — мелькнула новая мысль. Ведь они могут просто гулять? Могут. Они никуда не уплыли, и никто не обвинит их в измене — пределы поместья большие, их просто не найдут!
Но и эта мысль была отвергнута — жрецы не уйдут, пока не проведут жеребьевку. А слуг в поместье хватает, все сады и угодья будут тщательно ими досмотрены…
Ближе к полудню показались лодки жрецов. Их было около десятка — это могло означать только одно — все семьи пилли, оставшиеся в Теночтитлане, благополучно избежали участи избранников богов и могут радоваться празднику. Это означало, что через час судьба ее сына, ее Маленького Ягуара будет решена. И она сама будет тянуть жребий. Она и никто другой решит: жить ее сыну или быть принесенным в жертву.
Каноэ, празднично украшенные большими гирляндами цветов, причалили к мосткам поместья Амантлана, вся челядь высыпала их встречать, радостно приветствуя. Только Иш-Чель, крепко держа за руку сына, и Ишто, по щекам которой текли слезы, застыли у порога дома.
Как ни странно, но внушительная группа из двадцати жрецов, заполнив большой двор, сделала это практически без шума. У всех прибывших был необычайно строгий, несколько суровый вид. Пелена тумана плотно опутала сознание Иш-Чель, ее глаза подернула дымка из слез, которым она не позволяла капать. Женщина стояла, как во сне.
Все прибывшие жрецы казались ей на одно лицо. Худые, только кожа и кости, своим аскетическим видом они напоминали человеческий череп, с совершенно пустыми глазницами и скелеты, обтянутые кожей, с наброшенными пестрыми плащами.
Посланники уверенно и спокойно подошли к центру площадки возле дома и опустили легкую корзину. Лежащие в ней пластинки тихо стукнули.
Группа жрецов застыла, сохраняя невозмутимое выражение на каменных лицах. Когда пауза затянулась, старший в группе окинул домочадцев цепким взглядом, выхватив из общей толпы Иш-Чель. В его голосе прозвучало с трудом скрываемое раздражение:
— Нам предстоит далекий путь, госпожа… Если нет хозяина дома, доблестного Амантлана, то исполните долг Вы, — жрец едва скрывал усталость и пренебрежение. Он происходил из знатного ацтекского рода, и потому для него жена Амантлана была обычной женщиной, к тому же еще и бывшей рабыней, которую он не мог уважать.
Пока жрец говорил, его помощники расстелили цветную циновку, в четырех углах поставили горшочки, в которых тут же воскурили освященные благовония; женщина судорожно обнимала своего ребенка, пряча его в широких складках темного плаща.
Тут Иш-Чель вновь увидела себя на площади в Коацаоке, словно и не было прожитых лет… И вот снова она стоит перед жутким выбором. Тогда услужливая служанка подтолкнула её руку, а теперь тихо высвободила из ее объятий сына…
«Нет!! Не отдам!!!» — зашлась она в беззвучном крике, цепляясь за край одежд Маленького Ягуара.
Земля уходила у нее из-под ног, сердце… Сердце вырвали из груди…
Толпа домочадцев отступила на шаг или это она сама уже сделала первый шаг к одиноко стоящей посреди двора корзине?.. Иш-Чель не владела собой. Внутри она не могла ни на что решиться: очень быстро подойти к корзине и вытянуть жребий, или делать это медленно, чувствуя, как жизнь постепенно вытекает из нее с каждым мгновением? Но все же она шла и думала, а с каждым шагом её глаза все больше наполнялись слезами, застилали и мешали видеть.
Да она и не хотела ничего видеть, слышать, чувствовать… Только вот эта корзина была, и она, Иш-Чель, тоже была тут и сейчас. Корзина не могла исчезнуть, сдвинуться с места без посторонней помощи, но вот она могла идти сама. Хотя в настоящий момент отдала бы все, чтобы потерять способность двигаться самостоятельно, а вместе с этим и возможность чувствовать, но самое главное — делать выбор.
Как ни медленно Иш-Чель продвигалась, но вскоре ноги ее уперлись о стенку корзины и чуть не опрокинули ее. Постояв несколько минут и, переведя дух, Иш-Чель наклонилась и заставила опустить руку внутрь.
Пальцы судорожно схватили верхнюю дощечку, затем, испуганно отбросили её и зарылись в маленькую кучу. Страх и ужас подавляли все чувства, мешали ей принять решение, от напряжения у неё потемнело в глазах, и закружилась голова, ноги предательски подогнулись…
Она упала перед корзиной на колени.
Еще миг…
Еще…
«Я не могу этого сделать!» — рука ее выскользнула из корзины и упала на колени. Иш-Чель не могла разжать руку и посмотреть, что она вытащила: жизнь или смерть. И не находила в себе сил бросить жребий обратно…
Один из жрецов шевельнулся, чтобы подойти и помочь женщине, но старший в процессии его остановил, отрицательно покачав головой.
Иш-Чель почувствовала, что теряет сознание, но, в последние и с таким трудом контролируемые ощущения, словно сквозь туман, она услышала легкий гул голосов. Она почувствовала, как чья-то теплая и сильная рука уверенно поддержала и подняла ее с колен. С трудом она взглянула на человека, пришедшего ей неожиданно на помощь, Иш-Чель увидела перед собой мужа. Он уверенно сжал кисть ее руки, заставляя Иш-Чель бросить жребий обратно в корзину.
Подобное действие вызвало возмущенный ропот среди жрецов. Но Амантлан гордо вскинул голову, обвел их тяжелым взглядом, заставив замолчать. Затем, медленно, с достоинством произнес, тоном оскорбленного мужчины, пресекая любые возражения:
— Право тянуть жребий принадлежит мужчине — главе дома, семьи, рода, и никто не смеет лишить меня его! Я специально прибыл с севера, чтобы выполнить свой долг перед нашими любимыми богами!
Сквозь слезы Иш-Чель наблюдала за происходящим, поддерживаемая под локоть, Ишто, уже открыто и без стеснения плачущей, и… прижимая к себе сына.
Амантлан обошел, как требовал обычай, вокруг корзины, читая молитву, останавливаясь для этого у каждого горшочка. Он поднимал голову, следя за возносящимся к небу дымом. Когда все приготовления были завершены, он сделал знак, и два жреца подошли, чтобы поднять корзину перед мужчиной — негоже воину склонять голову. Когда муж опустил руку, чтобы вытащить жребий, обе женщины закрыли глаза. Иш-Чель подхватила сына на руки и крепко прижала его к себе. Но вот Амантлан уже поднял вверх табличку, она была гладкой и не содержала на себе никаких знаков. Вздох облегчения вырвался у обеих женщин, а Амантлан уже заканчивал свое обращение к жрецам:
— Боги решили не радовать мой дом своим избранием! Вам предстоит далекий путь, уважаемые служители бога Тлалока, и удача наконец-то улыбнется Вам! Счастливого и светлого пути!
Едва дыша, Иш-Чель разомкнула свои объятия и отпустила Маленького Ягуара, который собственно так и не понял, ни почему плакала бабушка, ни внезапный приезд отца, которому мальчик очень обрадовался, ни тому, что его мать так крепко его обнимала, как будто приехавшие жрецы собирались его куда-то забрать…