«К тому же, — подумал Джеймс, — Кэтрин не приглашала меня на концерт. Хотя сейчас это было бы вполне безопасно, правда, любимая? Теперь уже нет риска, что ты оборвешь игру и сойдешь со сцены, чтобы остаться со мной навсегда?»
И не заглядывая в любимые сапфировые глаза, Джеймс знал горькие ответы на свои вопросы. Да, это будет вполне безопасно. У Кэтрин теперь есть новое чувство, которому она так доверяет, чувство более глубокое, более сильное, чем их потерянная волшебная любовь.
Глава 29
После ухода Джеймса и Кэтрин она отказалась от всех назначенных на день обезболивающих. Частые уколы пьянили и погружали стремящийся к выздоровлению организм в постоянное сонное состояние, а Алексе необходимо было иметь ясную голову. Для признания Роберту.
День стал клониться к закату, и действие обезболивающего препарата иссякло. Алекса почувствовала, что в груди ее разгорается нестерпимо жгучее пламя, тлевшее до того слабыми угольками.
Теперь боль во всем теле ничто не заглушало, и Алекса полностью пришла в себя, несмотря на то что отчаянная борьба с болью отнимала все ее силы.
Она была в полном сознании, когда пришел Роберт. Заботливая медсестра привела в порядок ее роскошные волосы, золотым ореолом окружавшие прекрасное бледное лицо Алексы.
— Здравствуй, дорогая. — Роберт нежно поцеловал ее в губы.
— Здравствуй, — прошептала Алекса, мечтая о том, чтобы поцелуй длился вечность. — Роберт…
— Что, любовь моя?
— Я знаю, о чем был звонок.
— Скажи мне, дорогая, — попросил Роберт и, увидев в глазах любимой страх, мягко заверил:
— Что бы это ни было, Алекса, наши чувства сильнее.
«Ах, Роберт, если бы это было так!» Она медленно перевела дыхание и дождалась, пока не утихнет резкая боль в груди, затем прямо посмотрела в глаза любимому и очень медленно произнесла:
— Звонок был о прекрасной маленькой девочке, от которой отказалась мать.
— Алекса…
— О самой красивой девочке в мире… о нашей дочери, Роберт. Кэти — наш ребенок.
— О-о, нет!.. — То был протяжный, исполненный нечеловеческой муки стон. — Алекса…
Слезы застилали Алексе глаза, и она чувствовала, как боль ее исстрадавшейся души заглушила боль физическую.
«Ах, Роберт, как это ранило тебя! Мне надо было расстаться с тобой, моя любовь, и ничего не говорить. — Горе Роберта внезапно родило в душе Алексы новый страх. — А вдруг я напрасно причинила тебе эту боль? Что, если мы в конце концов расстанемся, потому что такую правду ты не в состоянии ни понять, ни простить?»
— Ах, Роберт, мне так жаль… — в смятении прошептала она, видя его отрешенный взгляд. — Я решилась на это, потому что считала, так будет лучше для Кэти, для ее счастья. И она счастлива, Роберт… и так любима.
Услышав в голосе Алексы безнадежность, он подавил обуревавшие его чувства и взглянул на измученную женщину, которую любил всем своим сердцем. Увидев все ее отчаяние и страх, Роберт ласково подтвердил:
— Да, Алекса, она живет в большой любви. Кэти — самая любимая девчушка в мире.
— Девчушка твоей сестры, Роберт?
Он понимал, что означает этот вопрос. Алекса умоляла его оставить эту тайну между ними, умоляла преодолеть невыносимую боль и горечь этой потери силой их любви.
«Нет! — разрывалось его сердце. — Кэти наш ребенок, наша драгоценная девчушка. Мы любим ее. Как только я взял ее на руки и все это время я чувствовал необычную радость, которую нельзя выразить словами. И, моя дорогая, когда ты вынашивала Кэти, ты жила в своем, особенном мире, принадлежащем только вам двоим. Ах, Алекса, но ведь Кэти — наша девчушка!»
Протест возник мгновенно и мощно. Но в любящем сердце Роберта жили и другие голоса. Настал черед заговорить и им, напоминая Роберту о его большой любви к Бринн, сочувствии ей и данном обете всегда защищать сестру. Вместе с нежными голосами возникли и образы Бринн, Стивена и Кэти — все такие радостные, счастливые, любящие. Но голос сердца не мог заставить Роберта отказаться от своей дочери.
Однако тут же возник другой голос, тихий, спокойный, говоривший о самой пламенной любви Роберта — любви к Алексе. Она сделала очень трудный выбор, выбор любви ради Кэти, ради Бринн и даже — сейчас Роберт это понял — ради него самого. Алекса жила в нестерпимой пытке своего решения каждый день, каждую секунду, укрывая, защищая их всех. И вот теперь его любимая Алекса просила разделить с ней эту мучительную Тайну. И Роберт понял, что пойдет на это ради Алексы и что никогда, ни на мгновение не даст усомниться любимой в верности принятого ею решения любви.
— Девчушка моей сестры Бринн, — отозвался он наконец дрожащим голосом. — Я люблю тебя, Алекса. Я тебя люблю.
Роберт очень осторожно, очень бережно обнял ее, и Алекса прильнула к нему измученным, искалеченным телом. Она вдруг почувствовала, как физическая боль ушла… как смолкли и стоны души, усмиренные любовью Роберта.
— Роберт? Алекса?
В первый момент ее мягкий голос показался просто частью образов, беспорядочно проносившихся в воображении Роберта и Алексы, которые, не разжимая объятий, клялись не нарушать обещание любви. Но через секунду оба поняли, что тихий знакомый голос новое не часть бесплотного образа. Он был реален.
— Бринн? — прошептал Роберт, открывая глаза и видя поверх золотистых волос Алексы виновато улыбающуюся свою сестру.
— Я помешала?..
— Нет, — мгновенно разуверила ее Алекса, которая пришла в себя гораздо быстрее Роберта, поскольку давно уже жила со своей тайной.
И еще Алекса понимала: сейчас, как никогда, все должно выглядеть совершенно естественно; нормально то, что они с Робертом вовсе не рассматривают как помеху появление любимой ими обоими Бринн, заставшей их обнимающимися. Особенно если учесть, что Бринн проделала путь из Ричмонда, потому что сама тоже искренне любила их.
— Ты уверена? Стивену удалось освободиться пораньше, и вот…
— Входи, — подхватил Роберт, пытаясь говорить как можно спокойнее, но очень сомневаясь, что ему это удается, поскольку стук его мятущегося сердца грохотал в висках.
— Что ж… Алекса, как ты себя чувствуешь?
— Все хорошо, Бринн. — «Все будет хорошо», — подумала про себя Алекса.