— Я тоже тебя люблю и тоже тебе очень благодарна, — тихо ответила Бринн, затем поднялась и решительно заявила:
— Почему бы мне не позвать Роберта? Нам следует наконец составить общие планы.
Она нашла брата одиноко сидевшим в комнате ожидания без окон. Роберт, разумеется, даже не открыл свой портфель. Он сидел, обхватив голову руками, и казалось, окаменел.
— Роберт…
Он отрешенно посмотрел на Бринн, но взгляд его моментально стал изумленно-сосредоточенным: Роберт заметил беременность сестры.
Бринн смотрела на брата, посвятившего всю свою жизнь заботе о ней и до сих пор ее защищавшего, и нежно, с любовью сказала:
— У меня будет девочка… двоюродная сестричка Кэти.
И впервые в жизни она увидела в глазах брата слезы. Даже будучи еще маленьким мальчиком, Роберт никогда при ней не плакал, отважно оберегая сестру от всех горестей. Но сейчас Роберт не прятал слез, и, когда брат с сестрой бросились друг другу в объятия, Бринн прошептала:
— Ах, Роберт, какими добрыми кузинами будут наши дочери!
После концерта в Белом доме Джейн, Александр и Кэтрин Тейлор вернулись в гостиницу, расположенную напротив Мемориального госпиталя. Кэт была в номере родителей ровно столько времени, сколько понадобилось отцу позвонить в больницу и убедиться в том, что Алекса чувствует себя хорошо. Младшая дочь поцеловала родителей и пожелала им спокойной ночи.
Но Кэтрин не пошла в свой номер. Вместо этого она, все в той же концертной длинной бархатной юбке и кремовой блузке под зимним пальто, вышла на холодный полночный воздух и пересекла дорогу, направляясь в госпиталь. Алексу уже перевели в отделение для выздоравливающих, где расписание визитов соблюдалось не так строго. Вечерние часы посещения, разумеется, давно закончились, но ведь сегодня Рождество.
Дверь была открыта. Прежде чем заглянуть в палату, Кэтрин слегка перевела дух, надеясь застать сестру мирно спящей, но счастливая Алекса, охваченная будоражащим воспоминанием о том, что сегодня произошло, еще не спала. Сердце Кэтрин от печали и сострадания сжалось при виде бодрствующей сестры, полусидевшей в многочисленных подушках и отрешенно смотревшей на полуночную тьму за окном. Однако, подойдя ближе, Кэтрин увидела на лице Алексы нежную, мечтательную, умиротворенную улыбку.
— Алекса?
— Привет, я так рада, что ты пришла! Я хотела попросить, чтобы мне принесли телефон, и позвонить тебе и сказать, что Кэти возвращается домой, к нам…
— Какое счастье, Алекса!..
И, задыхаясь от радости и обливаясь слезами, она рассказала Кэтрин всю историю, совершенно игнорируя, как делала это уже многие часы, огонь, жгущий ее грудь при каждом вдохе.
— Бринн, Стивен и Кэти остановились в той же гостинице, что и вы, и они будут рады, если ты навестишь свою племянницу.
— В самом деле? А ты уверена, что они действительно не расстроены?
— Конечно, это был трудный шаг и для Бринн, и для Стивена, но они были так великодушны, так добры. Они собираются остаться здесь до моей выписки, и мы — Кэти, Роберт и я — начнем нашу семейную жизнь в Роуз-Клиффе.
Их совместная жизнь начнется в Роуз-Клиффе, но когда-нибудь Макаллистер переберутся в дом побольше; правда, они никогда не будут жить в Белом доме. Но Роберт заверил Алексу, что это совершенно не важно, главное — это она и Кэти. Даже оставив общественный пост, Роберт никогда не откажется от служения обществу, так же как от обязательств обеспечить радостную и мирную жизнь своей жене и дочери.
Алекса улыбнулась при этом милом воспоминании, и глаза ее вспыхнули новым светом, когда она рассказывала Кэт заключительную часть их планов.
— Мы с Робертом поженимся, как только все будет улажено, но определенно еще до твоего с родителями отъезда.
— Я могу пробыть в Вашингтоне до двадцать шестого, Алекса, и, несмотря на то что у папы в это время концерты с симфоническим оркестром, я уверена, он сможет с кем-нибудь поменяться, и…
— Ах нет, Кэт! К двадцать шестому, в крайнем случае к двадцать седьмому я намерена выписаться. Именно об этом я информировала свой организм, когда ты пришла. — Алекса рассмеялась, вспомнив безмолвные распоряжения и веселые команды, выданные ею своей плоти. Она должна поправиться в рекордные сроки: ради своей дочери и мужа. — А когда я выйду из больницы и мы — Кэти, Роберт и я — будем в Роуз-Клиффе…
— Вы станете семьей из трех человек! — так же весело закончила ее мысль Кэтрин. — И это все, что вы хотите и в чем нуждаетесь.
— Да, — тихо ответила Алекса, благодарная Кэт за понимание. — Думаю, нам надо будет какое-то время пожить вместе, вдали от всех.
— Мне тоже так кажется. Хорошо, мы уедем, как и намечено, двадцать шестого, но я вернусь, как только вы будете готовы к приему гостей, и я знаю, что мама и папа, будут считать дни… — Она запнулась, неожиданно увидев в глазах сестры тревогу.
— Ах, Кэт, я так боюсь говорить им о дочке.
— Почему? — Кэтрин спрашивала не об обоснованности страха, но была изумлена, потрясена тем обстоятельством, что он вообще существует. — Боишься, Алекса? Почему?
— Потому что я знаю, они так разочаруются во мне за то, что я отказалась от Кэти.
— Нет, Алекса, не разочаруются! Они поймут, почему ты вынуждена была так поступить. Я знаю, они поймут.
Алекса слегка покачала головой, поскольку уже убедила себя, что ей предстоит в очередной раз огорчить родителей, которых она так любила, несмотря на уверенность, читавшуюся во взгляде младшей сестры. Ох уж эти сапфировые глаза! Как бы Алексе хотелось поверить им именно сейчас!
«Но сейчас, Кэт, — печально подумала Алекса, — я знаю, что ты не права».
— Кэт, ты не могла бы сказать им за меня? — вдруг попросила Алекса, тихо, неуверенно, отчаявшись; она знала о великой любви и близости родителей и Кэт. — Может быть, если ты объяснишь им, мама и папа поймут? Ты знаешь обстоятельства, вынудившие меня решиться на это, и скажешь, что я знаю о твоем удочерении. Расскажи им обо всем. И о том, как мы теперь с тобой близки…
— Хорошо, Алекса, я им скажу.
Кэтрин знала, что Алекса не права. Их любящие родители вовсе не разочаровались бы. Но, слушая робкую просьбу сестры, Кэтрин задумалась: а права ли она сама? Она хотела поделиться бы этой грустью с Алексой, всей своей грустью, но…