В глазах старосты мелькнул радостный огонек, он поддакнул, торопливо кивая маленькой лысой головой.
— Конечно, не познакомился… Деревня большая, а со мной кто же станет… Здешнему было бы легче, конечно, ему было бы легче…
Капитан качался на стуле.
— Ага… вам, значит, не очень нравится ваш пост, а? — коварно спросил он.
Гаплик вертел в руках шапку и молчал.
— Так, так… Вы все же не забывайте, что там бы вас расстреляли красноармейцы, или, еще хуже, крестьяне закололи вилами… Вы обязаны жизнью немецким властям, и надо выполнять то, чего они требуют.
Староста вздохнул.
— Без увлечения беретесь за дело, без увлечения… Большевики отняли у вас землю, держали вас в тюрьме, мы думали, что вы сделаете все, что в ваших силах. А на деле — ничего… Что моим солдатам удастся выжать из деревни, то мы и имеем, а результатов ваших усилий не видно… И сведений мы от вас почти не получаем.
— Об этой Костюк я ведь сообщил…
Он пытался спасти себя этим единственным своим успехом.
Вернер сморщился.
— Ну, ладно, а что еще?
— Об учительнице… — пробормотал Гаплик.
— Ну, да, об учительнице… Это весьма немного и притом еще нуждается в проверке.
— Здешнему было бы легче…
— Вы мне не морочьте голову здешними! Конечно, было бы легче, только откуда его взять, местного? Триста домов и триста семей в колхозе! Ни одного единоличного хозяйства. Земля, отобранная у помещика, а люди, сами знаете… Голытьба, которая благодаря большевикам дорвалась до земли! Откуда вы тут возьмете человека? — рассердился Вернер и стукнул кулаком по столу. — Вы должны постараться, не то я за вас возьмусь иначе, Гаплик. Даю вам три, ну, так и быть, — четыре дня, и чтобы хлеб был! Армия не будет подыхать здесь с голоду из-за того, что вы не умеете справиться с мужиками.
— Сам я ничего не сделаю, — мрачно сказал староста. — Нужна помощь армии…
— А разве я вам отказываю в помощи? Нужно будет помочь, — помогу, но сами-то вы тоже думайте о чем-нибудь.
Маленькие глаза старосты повеселели.
— Так я обдумаю план, дам вам на утверждение…
— Хорошо, хорошо, только не слишком долго обдумывайте… Помните, четыре дня. И с этим мальчишкой… Виновники должны найтись, должны, иначе отвечать будете вы. На это я вам тоже даю четыре дня!
Он отвернулся к окну. За стеклами бесновалась вьюга, кружился снег. Гаплик понял, что аудиенция окончена. Он низко поклонился квадратной спине капитана и вышел.
Только на улице он решился надеть шапку. Он шел, втянув голову в плечи, и безнадежно думал о том, как распорядиться, чтобы, наконец, выжать хлеб из упрямой деревни. В снежном омуте он едва не наткнулся на идущего навстречу человека. Внезапно очнувшись от назойливых мыслей, Гаплик испуганно отскочил. Седой старик внимательно вгляделся в него и, узнав, демонстративно сплюнул, сворачивая с дороги к избам.
Гаплик торопливо добрался до дому, вытащил из ящика бумаги и, согнувшись над столом, принялся писать проект приказа. Он перегибал голову то на правую, то на левую сторону, чиркал, перечеркивал, вздыхал. Ему мешал шумящий за окнами ветер, назойливое воспоминание о строгом голосе капитана и не менее страшное воспоминание о лицах здешних крестьян. Он потел, тер свою лысую голову. Он должен, наконец, сломить сопротивление деревни. Это его последняя ставка.
А деревня лежала тихая, молчаливая, в тучах подгоняемого ветром снега. Люди сидели по домам, слушая, как воет ветер за окнами. Только старого Евдокима Охабко так замучило одиночество, что он, не глядя на вьюгу, собрался к соседям. Сопротивляясь беснующемуся ветру, он пробрался вдоль плетня и долго отряхал перед порогом снег с ног. Евдоким постучал в дверь и, не ожидая ответа, открыл дверь в избу. На него взглянули три пары остановившихся от ужаса глаз.
— Как живете?
Малючиха ловила губами воздух. Ее сердце бешено колотилось.
— Это вы, дед Евдоким?
— Не видите что ли, что я? Чего это вы так перепугались?
Она не ответила. Старик остановился, опираясь на палку.
— Садиться не приглашаешь? Новые порядки заводите, а?
— Лучше у нас не садиться, лучше к нам и не заходить вовсе, — сказала она тихо.
— Почему же так?
Она пожала плечами. Старик махнул рукой и сел на скамью под окном.
— Да ты, Галя, одурела, что ли? Что вы так сидите? Где Мишка?
Маленькая Зина вдруг разревелась во весь голос.
— А ты чего?
— Тихо, Зина, не плачь, — сурово сказала мать.
Евдоким почесал голову.
— Метель такая, что просто страх, изба трещит, скучно одному сидеть… Дай, думаю, к соседям зайду…