— Ничего, Галя, ничего… Возьмешь к себе мою мелкоту, — тихо сказала ей Чечориха.
— Вышневу Маланью…
Девушка даже не оглянулась, продолжая неподвижно глядеть в одну точку.
Вдруг старосте пришло в голову, что этих заложников можно использовать и для получения хлеба. Расстрел расстрелом, а вдруг найдется кто-нибудь, кто не боится собственной смерти, но отступит перед тем, чтобы погубить чужую жизнь, — он объявил:
— Если в течение трех дней виновники не будут найдены, если в течение трех дней не начнется поставка хлеба, заложники будут повешены.
Толпа заколыхалась, снова пронесся тихий ропот.
— Кончено, можно уже итти? — спросила вдруг Федосия Кравчук.
— Собрание кончено. Прошу расходиться, за исключением тех, чьи фамилии я перечислил.
Крестьяне один за другим направлялись к дверям. Шестеро заложников, не ожидая приказания, выстроились около стола. Люди проходили перед ними, одни с опущенными головами, другие — прямо глядя им в глаза.
Школьный зал быстро опустел, но народ не расходился. Среди снежной вьюги люди в ожидании стояли на улице. Из сеней вышли Гаплик и фельдфебель, за ними шестеро заложников, конвоируемых солдатами со штыками. Чечориха и Ольга Паланчук шли обнявшись. Евдоким крепко стучал палкой в землю. Они медленно проходили перед молчащей толпой.
Вдруг Чечор обернулась.
— Ничего это, держитесь, не поддавайтесь! О нас не думайте! Держитесь! — крикнула она ясным, сильным голосом. Идущий рядом солдат толкнул ее кулаком в грудь. Она пошатнулась и, выпрямившись, с высоко поднятой головой пошла дальше.
Медленно, в мрачном, непримиримом молчании толпа расходилась. Гаплик почти бежал, стараясь поспеть за крупными шагами фельдфебеля. Ни за что на свете он не остался бы сейчас один. Собственно говоря, он впервые с момента назначения его старостой выступил так решительно, прочитал приказы, так непосредственно бьющие по деревне.
Он видел лица крестьян, и холодная дрожь пробегала по его спине. Но еще больше он боялся капитана Курта. Деревня оставалась деревней, толпой женщин, детей, стариков. А капитан Вернер был представитель немецкой власти, и его слова опирались на винтовки и штыки.
— Немцы победят, — твердил он себе, но и это не утешало, пока приходилось жить в этой деревне, где в каждом доме мог скрываться его убийца.
Он тяжело вздохнул и пошел к коменданту доложить о собрании. Крестьяне тоже расходились по домам. Малючиха шла едва живая от страшного волнения. Земля колебалась под ее ногами, сердце мучительно сжималось.
Саша забавлял Зину, раскладывая перед печью палочки. Она взглянула на светлые головки детей, и боль в сердце стала еще острей.
— Ну, как? Зина была умница?
— Умница… Кончилось собрание?
— Кончилось… Я забегу еще к Чечорам, сейчас вернусь.
— А зачем вам к Чечорам?
— Чечориху немцы арестовали, надо ребятишек забрать, — сказала она глухо. Саша поднял голову от палочек.
— Арестовали? Почему?
— Что ты, немцев не знаешь? — ответила Малючиха неопределенно и вышла. Скоро она вернулась с тройкой малышей. Самой старшей было лет восемь, как и Саше.
— Мама, мама! — кричала изо всех сил трехлетняя Нина.
— А ты не плачь, придет мама. Придет, — успокаивала ее женщина. — Садитесь-ка, сейчас дам вам поесть.
Она вытащила из-под печки спрятанную там картошку, старательно обмыла ее и поставила варить нечищеную, чтобы ни одна крошка не пропала. Кроме этой картошки и чуточки ржи, спрятанной на чердаке, в избе ничего не было. Хлеб, картошка, сало, бочонок меда, — все было закопано в землю далеко от избы, заморожено, завалено снегом, добраться до этих запасов было невозможно.
— Поедите картошки, больше ничего нет. Вот наши придут, тогда хлеба испечем.
— Одна картошка, — печально протянула Зина.
Малючиха обрушилась на нее:
— А ты чего хочешь? Хорошо, что хоть немного картошки-то есть… Смотрите, какая привередливая.
Она гневно взглянула на дочурку, и вдруг ей бросились в глаза маленькие, худые ручки ребенка, жалобные морщинки в углах губ. Ее охватила нестерпимая жалость.
— Не реви, не надо! Наши придут, все переменится. Испечем хлеба, помажу вам его медом, будете есть. А теперь хватит и картошки…
— Конечно, хватит, — сказал грустно Саша, и Зина торопливо повторила:
— Конечно, хватит…
Малючиха растапливала печь, разговаривала с детьми, но ничем не могла заглушить в сердце возрастающего беспокойства. Вещи падали у нее из рук, она забывала, о чем только что говорила, пододвигала Зине уже объеденную картофельную шелуху, пролила воду. Дети удивленно поглядывали на нее.