— Как нет? Я же сказал, пошли за ним!
— Разрешите доложить, я сам там был — старосты нет.
Капитан пожал плечами.
— Куда же он пошел?
— Разрешите доложить — неизвестно.
— Всюду спрашивали?
— Так точно, господин капитан.
— Сбежал?
— Так точно, господин капитан, вероятно, сбежал.
— Ну, вот тебе, — сказал Вернер, остолбенело глядя на телефон. — Что же теперь будет?
— Разрешите доложить: не знаю.
— Идиот! — заорал капитан. — На что он нам был нужен, этот староста? В чем он нам помог? Ну?
— Действительно, господин капитан…
— Ага, действительно… Садитесь и пишите рапорт в штаб, что староста бежал. Пусть присылают другого, может, найдут поумней.
Фельдфебель вышел в другую комнату и взял бумагу. Он писал рапорт о бегстве старосты и донос на капитана, который хотел скрыть от штаба казнь арестованной Олены Костюк.
— Заузе!
Он вскочил, на ходу привычным движением сбросив в ящик начатый донос.
— Кто патрулировал эту ночь в деревне? Допросите их всех.
— Я уже допрашивал, господин капитан, никто ничего не знает.
— Ничего себе порядки! Оказывается, можно выходить из деревни, а наши посты «ничего не знают». Этак нас в один прекрасный день вырежут, как баранов, со всеми нашими постами! Как они могут ничего не знать? Ведь не по воздуху же он полетел, а как-то вышел из деревни! Что они делали, спали?
— В такой мороз спать невозможно. А вьюга страшная, человек, хорошо знающий местность, может проскользнуть. Надо бы расставить посты вокруг всей деревни.
— Я вас не спрашиваю, что надо бы, чего не надо бы! Кого это вы будете расставлять? Где у вас столько солдат? А сами-то вы куда глядели, что вы не знали, что старосту надо держать под особым присмотром?
Фельдфебель, вытянувшись, ожидал у порога.
— Ну, что ж вы? Идите, пишите, обрадуйте их, пишите! Хорошего мне помощничка подобрали, нечего сказать!
Фельдфебель вышел и принялся дописывать донос. Он то и дело прикладывал руку к горящей щеке.
Вернер разложил бумаги, но вскоре понял, что работать он не в состояния.
— Дежурьте у телефона, я пойду пройтись.
— Осмелюсь доложить, господин капитан, страшный мороз…
— Без вас знаю, — буркнул капитан и поднял воротник. Ветер притих, но мороз еще усиливался. Снег скрипел под ногами. Вернер остановился у порога и с ненавистью взглянул на деревню. Она лежала, словно в пуховой перине, в снежных сугробах, тихая, спокойная на вид. На крышах толстые шапки снега. Лишь кое-где ветер обнажил соломенные кровли. Ни следа жизни. Даже собаки не лаяли. Солдаты перестреляли их в первый же день — собаки бросались на них, не пуская в избы.
Затаенной угрозой повеяло на капитана от этой с виду спящей деревни. Нет, уж лучше было на фронте. Хорош порядок — уж месяц, как отогнали большевиков, а до сих пор сделать ничего не удалось. Решительно все планы разбивались об упорное, молчаливое сопротивление. Чего, собственно, добиваются эти тупые люди? По-видимому, они действительно верят в победу большевиков.
Откуда-то издалека донесся звук мотора. Капитан опустил воротник и прислушался. Вдали летел самолет.
Рокот мотора звучал в чистом воздухе тоненько, как жужжанье комара. Но звук нарастал, усиливался. Капитан, заслонив рукой глаза от сверкания снега, всматривался в небо.
— Вот там, господин капитан, — решился заговорить часовой у дверей комендатуры.
Вернер обернулся. Да, вот он летит, комар, потом муха, растет, увеличивается на глазах.
— Наш? — спросил капитан тоном полувопроса, полуутверждения. Часовой прислушался.
— Пожалуй нет, господин капитан. Другой мотор.
Вернер забеспокоился. Уже месяц в окрестностях не появлялся ни один русский самолет. Неужели они опята зашевелились?
Из дому вышло еще несколько солдат.
— Большевистский, — констатировал один из них.
Улица уже не была пуста. Словно из-под земли, появились люди. Перед избами стояли женщины, высыпала толпа детей. Все, заслоняя глаза руками, смотрели вверх.
— Мама, наш! — пронзительным голосом закричал Саша. Малючиха схватила его за плечо:
— Наш?
Но ни у кого уже не оставалось сомнений. Самолет летел низко, совсем низко. И в ярком свете снежного дня все увидели красные звезды на крыльях.
Малючиха опустилась на колени. Все бабы, как одна, попадали на колени вслед за ней. Дети, забыв обо всем, выбегали на середину улицы, задирали головы, махали руками.
— Наш! Наш! — пищали они радостно. По сосредоточенным, торжественным лицам женщин стекали слезы. Самолет летел над деревней, свой самолет, несущий на крыльях братский привет и весть с востока. Первый самолет, на крыльях которого не было свернувшейся змеи свастики.