— Это плохо?
— Ты знаешь, я не могу сейчас вспомнить изначальную программу, и, даже не хочу. Просто мы боремся со следствиями, а не с причинами — это все равно, что лечить неизвестную болезнь, раз за разом ставя неверный диагноз.
Мне очень страшно хотелось спросить, чью программу он имел ввиду. Я сжимаюсь, и падаю в пропасть. А там — совсем не страшно. Летя в пустоте, где нет точек опоры — можно делать что хочешь.
Я очнулся в каюте. В согнутом положении и неловкой позе. Я разогнулся и сделал два шага. Спина нестерпимо болела — наверное, я пролежал так очень долго. А в кают-компании за это время никто из команду не появился. Я посмотрел на камень, как на бомбу за медленного действия, а потом протянул руку и положил еe на камень, инстинктивно боясь обжечься, и готовый в любой момент отдернуть еe. Мир вокруг завертелся, а потом все залило красной пеленой. Я был внутри камня, в самом его центре. Я смотрел на мир сквозь щелочку замочной скважины. Мысли пришли не сразу, а где-то через минуту, а потом я смог читать его, как книгу.
Из медицинского отсека донесся стон — и я сразу же побежал туда. Миша лежал, опутанный проводами, и умирал. Мы заплатили непростительно высокую цену, выполняя то, что должны были. Потому что цель никогда не может оправдать такие средства. Я ничего больше не мог сделать, но вкалывал обезболивающие, регулировал настройку медицинского кибера, работающего нас остатке батарей, и уходил — потому что не мог находиться рядом. Я больше не думал ни о чем — я сошел с ума. Нам немного не повезло. Когда мы подходили к Солнечной Системе, мы попали в мощный метеоритный поток, поразив самые основные системы катера, и деформировав часть оболочки. Корабль висел в пустом пространстве, с почти полностью отключенными системами. Теперь у нас осталось лишь одно — безумная надежда. Нам стало страшно. Не потому, что мы сидели уже пятый день на дрейфе, с полностью отключенными генераторами. Не потому, что в темноте нам было неуютно. Нам было неприятно осознавать то чувство безысходности, которое нас теперь окутывало. Органы чувств так сильно обострились, что мы могли чувствовать друг друга, даже не говоря ни слова. Сегодня у нас кончается еда, и мы решили все включить. Все генераторы и все системы корабля. По крайней мере — это глупо. Вот так вот сидеть и прятаться. Наверное, это наша ущербная гордость. Когда человек может что-то такое, чего не могут остальные — ему начинает казаться, что он лучше, что он стоит на голову выше остальных. Главное — не забывать, что это не так. Темнота рождает сумасшедшие идеи. Мы решили захватить яхту, обычную прогулочную яхту, и попробовать дойти. По крайней мере, у нас должен быть шанс. Я иду в рубку и включаю, на полную мощность, расходую последние запасы энергии сигнал СОС.
Мы вернулись, потому что не могли иначе. Все это было не зря, потому что Радуга до сих пор ярко сияла на планете, колыбели человечества, по имени Земля. Давно всеми позабытая, но единственная, кто не позабыл ни о ком. Закон — лишь новая игра для человечества. Те, кто еe придумал, не подумали всего об одной маленькой детали — решение должно быть у любой задачки. Нас подталкивали к принятию решения. У нас был ключ ко всему, ключ к тому, что мы называем. Что мы не произносим просто так. Потому что даже у самого маленького и простого слова есть смысл, потому что любое наше действие — лишь маленький кусочек мозаики в бездне мироздания. Мы устали жить в мире без красок. Мы вернулись, чтобы раскрасить мир. Этого не понять и не объяснить. Просто ты в один день просыпаешься и понимаешь, что если ты сегодня не изменишь свою жизнь, то так и останешься навсегда на одном и том же месте, и больше у тебя никогда не будет шанса сдвинуться с мертвой точки. Ты чистишь зубы, смотришь на себя в зеркало и живешь дальше, забыв об этой мысли, потому что набраться сил и что-то изменить у тебя не хватает смелости. Ты бежишь от самого себя, делая черный кофе на завтрак и идя на работу по пустому городу. Ты знаешь, что когда ты проснешься, ты снова вспомнишь сегодняшний день, и ничего не сможешь изменить. У нас было совсем мало времени. Наши сны — это контакты, и нас просят там сделать одну простую вещь — изменить человечество. Кардинально его поменять, навязать законы этики и высшей морали. Идя вперед и ловя ветер губами, чтобы успеть понять, что он нашептал, ты думаешь только об одном, о том мгновении, которое соединяет прошлое и будущее, служит заветной ниточкой, по которой тебе предстоит пройти. Ведь когда больше ничего нет, не остается ничего, о чем можно было бы мечтать. И я сжимаюсь в маленькую-маленькую раковину, прячусь туда от всего мира, потому что понять — значит простить, но я не хочу понимать. Я хочу сражаться до конца, я хочу, чтобы они поняли — так с нами нельзя, ведь мы не просто животные, клонированные черт знает сколько лет назад, не просто бездушный программный код, реализованный в виде дискретных импульсов — нет. Мы живы. Потому что пока мы думаем, пока мы дышим, пока мы идем — мы есть. И мы будем идти до тех пор, пока не дойдем. Разве могут те, кто не оправдал надежд, вот так вот целеустремленно идти вперед, тычась лбом об стенку, не в силах решить простейшую задачку. Разве можно вот так вот просто махнуть рукой и переделать весь код, оставив для виду одно и то же название. Суть меняется в корне. Этот проклятый камень. Я не могу ничего с собой поделать, мне кажется, что я не в силах принять это решение, потому что слишком велика его тяжесть и слишком велика ответственность, и слишком двойственно чувство, которое просто невозможно преодолеть. Это все равно, что спрашивать: «по совести, или по закону»? Если мы не внесем активатор в область Радуги, то мир исчезнет. Испарится. Сработает подобие программного кода, и, когда таймер сбросится на ноль, мир перестанет существовать. Я снова стал впадать в равнодушное ко всему состояние, а потом уснул. У нас есть еще десять часов, а потом все начнется. Потом уже будет поздно. Мы собираемся в кают-компании и начинаем выполнять комплекс упражнений, сначала по отдельности, а потом все вместе, постепенно перестраиваясь в тройку.