Последующие несколько дней он находился все в том же состоянии. А потом оно стало рассеиваться, как туман, в котором появляются очертания реальности, скучной и пустой повседневности. Он был особенно бережен с людьми и животными, но испытывал ужас при мысли о том, что в душе его может опять поселиться глухая безнадежность.
Спустя еще несколько дней, когда после ужина он стоял, грея спину у камина, он увидел в окно проходившую мимо ту самую женщину. Ему хотелось убедиться, что и она его помнит, знает о нем. Хотелось, чтобы эта их связь нашла выражение в словах. И он все стоял, жадно разглядывая ее, провожая взглядом ее удалявшуюся по дороге фигуру Он обратился к Тилли:
— Кто это может быть такая? — спросил он.
Тилли, косая сорокалетняя женщина, обожавшая его, с готовностью бросилась к окну. Она была рада, что он обратился к ней и что она может хоть чем-то ему угодить. Она вытянула голову над короткой занавеской, тугой узел ее черных волос жалко подрагивал, пока она суетилась у окна.
— Ах, ну да… — Поднявши голову, она вперила в него косой проницательный взгляд своих карих глаз. — Да знаете вы ее прекрасно… Это та самая, из дома викария, ну… знаете…
— Да откуда же мне знать-то, глупая курица! — вспылил он.
Тилли покраснела, втянула голову в плечи, и острый взгляд косых глаз выразил нечто вроде упрека.
— Как «откуда», если это его новая экономка!
— Ну, а дальше?
— Что «дальше»?
— Сказать «экономка» — это все равно что сказать «женщина», не так ли? Известно же про нее еще что-нибудь! Кто она? Есть у нее фамилия?
— Если и есть, мне ее не докладывали, — парировала Тилли, не желавшая пасовать перед мальчишкой, так нежданно превратившимся в мужчину.
— Ну, как ее зовут? — спросил он помягче.
— Вот уж не скажу вам точно, — с достоинством ответила Тилли.
— И все, что тебе удалось узнать, это что она служит экономкой в доме у викария?
— Да называли мне ее имя, только, убей меня, не вспомню его сейчас!
— На что же тебе, бестолочь, дубина стоеросовая, голова дана, а?
— На то же, что и остальным, — ответила Тилли, которая обожала перепалки, когда он честил ее почем зря и как только не обзывал.
После этого оба успокоились, и наступила пауза.
— Наверное, и никто бы не запомнил, так я думаю, — бросила пробный шар служанка.
— Чего «не запомнил»?
— Да как звать ее!
— Почему же?
— Она издалека приехала, из чужих краев, кажется.
— Кто тебе сказал?
— Уж сказали. А больше я ничего не знаю.
— Откуда же она приехала, как ты слышала?
— Не знаю я. Говорили, что она родом из Польши, не знаю, правда или нет, — затараторила Тилли, понимая, что тут же ее прервут расспросами.
— Родом из Польши? Да почему из Польши-то? Кто это придумал такую дичь?
— Так говорят, а мое дело маленькое.
— Кто говорит?
— Миссис Бентли говорит, что она не то из Польши, полька то есть, не то уж не знаю кто.
Единственное, чего опасалась сейчас Тилли, что дала новую пищу для расспросов.
— А она откуда знает?
— Все говорят.
— А зачем она тогда сюда приехала?
— Вот этого уж не скажу. И девочка с нею маленькая.
— Девочка?
— Лет трех-четырех. С пушистыми волосами.
— Черненькая?
— Белая. Что называется, белокурая. А волосы пушистые-препушистые!
— И отец имеется?
— Не слыхала что-то. Не знаю.
— Так зачем она пожаловала?
— То мне не ведомо. Викарий ее нанял, а больше ничего не скажу.
— А ребенок-то ее?
— Наверное. Так говорят.
— Кто тебе все это наплел про нее?
— Ну, Лиззи в понедельник говорила. Это когда та женщина мимо прошла.
— А вам обязательно надо языки чесать, если кто мимо проходит.
Брэнгуэн постоял в задумчивости. В тот вечер он отправился в коссетейский «Красный лев» не без задней мысли разузнать что-нибудь еще.
Он узнал, что она была вдовой доктора-поляка. Что ее муж, эмигрант, умер в Лондоне. Что говорит она с акцентом, но понять ее можно. Что живет она с маленькой дочкой по имени Анна, а фамилия женщины Ленская — миссис Ленская.