– Ладно, пойдем, хотя вода, наверное, холоднючая. Про Сашу все-таки подумай.
– Подумаю, только, видно, уже в сентябре. Он говорил, что будет на даче, потом в Крым поедет с родителями на две недели, и снова вернется на дачу, картошку копать, – ответила Олеся.
– Вот видишь, парень какой – работящий. В хозяйстве пригодится, – шутила Марина, – романтических писем не шлет?
– Да ну тебя! Но букет красивый на День рождения подарил… Мои первые цветы. А Павел Иванович вообще ничего не сказал, проигнорировал мой праздник… Знал же, не мог не знать.
– Вот и делай выводы. Ладно, пойдем, я готова, – Марина стояла в ярко-красном бикини и ждала Олесю.
Подруги быстро побросали одежду и с удовольствие открыли купальный сезон. Вода действительно была бодрящей, но Олесе такое времяпровождение пошло только на пользу.
На каникулах Олеся много всего передумала, мысли ее были ожидаемы и банальны. Она представляла, как ее любимый сейчас отдыхает где-нибудь вместе с семьей, и про нее не вспоминает, распевала в одиночестве «Огней так много золотых…», всхлипывала на словах «…а я люблю женатого» и всячески истязала свою нервную систему. Ее начали посещать невеселые рассуждения о том, что остался всего лишь год, после которого в ее жизни уже не будет Павла Ивановича. «Как я буду жить? Что я буду делать без него? Зачем буду вставать по утрам?» – ей было тревожно и неспокойно.
«Дура, точно дура. Права Марина. Почему она всегда оказывается права? Нельзя же быть такой наивной. Как ты вообще себе вообразить могла, что он может тобой интересоваться?» – такие мысли, в той или иной форме, преследовали Олесю все лето. А рядом бродили другие мысли: «Я люблю его, я никогда и никого так не любила». Она жила, просыпалась и засыпала с мыслями о нем, он мерещился ей в трамвае, она видела его там, где, руководствуясь здравым смыслом, его быть не могло. Но причем здесь здравый смысл, если шестнадцатилетняя девушка была впервые и по-настоящему влюблена?
Будущее было туманным и непредсказуемым, лето – нерадостным, невеселым. Олеся смотрела мексиканские сериалы, ушла в себя, не хотела выходить на улицу даже за хлебом; читала Толстого и Тургенева, вязала разноцветные ажурные салфеточки и жила ожиданием сентября. Если бы ее в то время показали психотерапевту, то, наверное, диагностировали легкую социофобию и еще что-нибудь тревожно-депрессивное. Но тогда душевные муки за болезнь не считались, а обращение к психотерапевту было чем-то запредельным и нереально-космическим. Как будто слетать на экскурсию на Марс и вернуться к обеду домой.
Много лет спустя, она будет вспоминать это лето и поймет, что именно здесь нужно искать корни ее страха под названием «Я ненавижу лето» – то есть страха одиночества, страха быть отвергнутой и ненужной.
Сейчас в ее жизни была цель – увидеть Павла Ивановича. Именно это заставляло ее каждое утро вставать, радоваться, что наступил очередной день, а значит в календаре обратного отсчета можно было поставить еще один крестик. Хорошо, что у ее мечты были конкретные сроки исполнения – 1 сентября. Или даже последние числа августа – как повезет. Олеся ждала осени вместо того, чтобы от души проживать каждый день и наслаждаться теплым, добрым летом. Без него жизнь ей представлялось пресной, скучной, черно-белой.
Сентябрь 1996 г., 11 «Б»
Увидев Олесю в конце августа, Павел Иванович вновь почувствовал потребность питаться ее взглядом, купаться в обожании и симпатии любимой ученицы. Олеся пыталась сопротивляться, казаться холодной. Для взрослого мужчины такие девичьи усилия были ничего не значащим легким препятствием, только будоражащим в нем охотничьи инстинкты. Олеся мучилась, переживала, отстранялась от учителя, старалась быть веселой и решила, на радость Саши Смирнова, принять его если не ухаживания, то пока просто дружбу. Отчасти она хотела скрыть неловкость, произошедшую на линейке первого сентября. Дело не стоило выеденного яйца, однако Олеся считала, что сболтнула лишнее.
День был холодным и пасмурным. Из набежавших туч того и гляди ждали сильного ливня, казалось, только директор не замечает погоду и все говорит и говорит о «прекрасном начале учебного года, который для одиннадцатиклассников будет последним». Нарядные дети в легких пиджачках начинали замерзать от получасового стояния на ветру. Вот уже прозвенел символический звонок, и диктор-организатор начал поочередно приглашать каждый класс в здание школы. Павел Иванович предложил свой пиджак Ире, видя, как от холода у нее посинели губы и предполагая, что его 11-ому «Б» стоять на площади еще не меньше десяти минут. Никто не проявил к этому факту особого интереса, однако Ира не смогла удержаться от комментария. Ей импонировали такая неожиданная привилегия и внимание со стороны молодого учителя-мужчины. Обычно спокойная Олеся, к сожалению, и к всеобщему удивлению, в этот раз тоже не смогла промолчать.
– Олеся, смотри, Павел Иванович мне свой пиджак дал. Так что я теперь не замерзну.
– Ир, тебя греет пиджак ПалИваныча, а меня – его любовь.
– Ух, ты! Отбрила, так отбрила! – воскликнул Вовка.
Олеся никак не ожидала от себя таких слов, не знала, какая муха ее укусила, видно, она тоже сильно устала от бесконечной речи директора и ей тоже хотелось в тепло. На эти две фразы класс, стоявший кучкой вокруг Павла Ивановича, отреагировал бурными восторженными возгласами и улюлюкиванием. Павел Иванович посмотрел на девушку чрезвычайно удивленно и весьма сконфуженно, на что она ответила смелым взглядом, в котором читалось: «Нечего было выпендриваться: ни Вам, ни Ирке». Это был первый открытый вызов, брошенный Олесей Павлу и говорящий «я умею за себя постоять».
Впереди был целый учебный год. И все же Олеся тосковала. Иногда, представив себя с аттестатом в руках, покидающей школу, ее обуревал дикий страх и безнадежность. Она прогоняла мрачные мысли, надеясь за год обуздать любовь и не так болезненно воспринять прощания с учителем – надолго, навсегда. Понимая скорую разлуку, осознавая ее мозгом, разумом, ей никак не удавалось взять под контроль свое сердце. Душа ныла только при мысли о расставании, в теле, в районе солнечного сплетения рождался испуг. Животный ужас поднимался в голову, где творил свои безрадостные, серые картины, закладывая основу будущим депрессивным состояниям.
Олеся часами могла сидеть за столом, томно предаваясь утопическим мечтам, слушать Никольского и выводить вензель «П» разноцветными фломастерами, обрамляя букву причудливыми витыми узорами. Она радовалась, заметив в алфавите расположение первых букв их имен «О» и «П»: они стояли рядом, закрепленные навечно в нерушимом строгом порядке. Давно были посчитаны нумерологические карты, изучены и совмещены гороскопы по году рождения, по знаку зодиака, по имени – все, что было доступно, было сделано. Чтобы не говорили расчеты, реальность оставалось запретной, Павел – женатым, а она – всего лишь его ученицей. Горестные доводы, бесспорные, непреложные аргументы Олеся повторяла неустанно, порой с безысходным, злым остервенением, однако иллюзии ее не покидали – она продолжала витать в облаках и обреченно надеяться на недостижимое. Каждый раз, украдкой глядя на Павла, она ощущала беспричинное, кошачье удовольствие, ее захватывали в томный плен яркие мечты, а фантазия рисовала красивые целомудренные картины их совместного времяпровождения. И все же она твердо решила дать шанс отношениям с Сашей и теперь лишь ждала каких-то действий с его стороны. Сашина симпатия к Олесе не была секретом ни для его, ни для ее одноклассников, над ним смеялись и всячески подтрунивали. Он же держался гордо и с достоинством, хотя временами и его терпению приходил конец.
– Саш, ты не меня ждешь? – выходя из школы, на крыльце, Катя увидела одноклассника.
– Знаешь же, что не тебя. Иди давай своей дорогой, – раздраженно буркнул Сашка.
– Очень надо! – обиделась Катерина. Олеська твоя небось опять у ПалИваныча зависает, а ты здесь мерзнешь в одном пиджачке. Не май месяц.