Сейчас же в ее душе царила смута. Даже Марине было боязно в этом признаться. Как объяснить, что, будучи счастливо замужем, она все еще вспоминает школьную любовь и, о Боже, не просто вспоминает, а теперь уже на что-то надеется. Теперь ей не шестнадцать, она давно совершеннолетняя, теперь можно… Можно что? «Я хочу его обнять, я хочу его поцеловать, я хочу посмотреть ему в глаза. Один разок, и все», – наивно успокаивала себя Олеся, все-таки понимая, что вряд ли два взрослых любящих человека ограничатся одним поцелуем. Она не знала, что чувствует он, но отлично осознавала: одна ее любовь сметет теперь все преграды на пути. Она с трудом узнавала себя.
Олеся хранила теплые воспоминания о Павле Ивановиче, Марина это знала, но вот то, что сейчас эти воспоминания забурлили, зашипели, и готовы были убежать, как молоко из кастрюли, она не подозревала. Олеся делала вид, что ничего не происходит, ей это вполне удавалось, но тем сильнее разгоралась в ней вожделение, невысказанное, нестерпимое, взрывоопасное. Сложно было назвать эту молодую женщину глупой и безответственной, Олеся хорошо предвидела возможные последствия: подгоревшее молоко обычно дурно пахнет.
Да, ее любовь сменила цвет и обернулась манией. Была скромная красавица-девица, а стала Марфушенька-душенька: «Хочу жениха, хочу богатство, хочу-хочу-хочу». И это все внутри, и только внутри. Ей нужно было постоянно слышать и видеть Павла Ивановича, сейчас пришло время для прочесывания всемирной сети в поисках его страниц. К ее большой радости, учитель был зарегистрирован в нескольких социальных сетях. Она смотрела на его фотографии и не могла налюбоваться. Единственное, чего она боялась – найти фото его жены. Это было табу. К счастью, про жену на этих страничках не было написано ни слова. Олеся искала повод, чтобы пройти его маршрутами в надежде «случайной» встречи, она узнавала его в прохожих, она вздрагивала каждый раз, когда кто-то просто произносил имя «Павел» – Олеся была одержима страстью, любовной, нездоровой зависимостью – ей постоянно не хватало любимого, он был в ее мыслях всегда, и мысли эти тоже сменили цвет – теперь в них солировал эрос.
А на улице царствовал май, опять май! Он был прекрасен в своем буйном яблоневом цвете, в строгих бело-розовых свечах каштанов, в жужжании шмелей и пении соловьев. Природа радовалась пробуждению и обновлению, предвкушала знойное, яркое лето. Олеся наблюдала за всем этим преображением и еще больше мучилась от невысказанности чувств, ей хотелось прийти к Павлу Ивановичу и выплакать, наконец, эту любовь. Пусть бы ушла слезами! Нет сил терпеть. Но и прийти вот так, в его строгий, школьный кабинет, чтобы признаться в любви, казалось ей неправильным. Она мечтала, что он вспомнит про ее День рождения, тогда она услышит его голос, и, может быть, ей станет чуточку легче. Но он не вспомнил, не позвонил, не написал – как и тогда, много лет назад.
«Поговорить, мне очень нужно с ним поговорить, кроме него, я никому не могу высказать то, что так сильно болит», – промучившись так порядка двух недель, Олеся решилась написать еще одно письмо и попросить о встрече. Поздно вечером, перед сном, она отправила Павлу Ивановичу небольшое послание.
Здравствуйте, Павел Иванович!
Мне уже 32, а я все думаю, что это пройдет… Я люблю Вас. Мне тяжело. Давайте встретимся.
Олеся проснулась рано утром, не вставая с постели, взяла телефон и открыла почтовую программу. Ей не терпелось получить ответ. Рядом со словом «Входящие» желтела цифра 1. «Может быть, от него?» – с некотором испугом подумала Олеся. Пару секунд она смотрела на его имя – «Павел Козаренко», и, наконец, решилась открыть письмо. Прочитав первое предложение, ей стал очевиден характер письма: глаза тут же защипало, а душу заполнил панический страх.
Олеся… я даже не знаю, что тебе сказать.
Дальше читать было бессмысленно. Когда хотят написать что-то приятное, не начинают словами «я даже не знаю, что тебе сказать». Обычно так оправдываются. Однако любопытство взяло верх над трусостью, и она продолжила чтение.
Конечно, я все видел тогда, да и сейчас тоже вижу и понимаю. Во мне борются два чувства – учительское и мужское. И тогда, боролись, и сейчас борются. Однажды начавшись, это все когда-то должно закончиться. У тебя семья, дети… Стоит ли начинать, зная, что разрыв неизбежен и будет болезненным для нас двоих.
Нужно учиться справляться с трудностями. Я не могу сейчас с тобой встретиться, может вот в отпуск пойду, буду посвободнее. Ты же все понимаешь: последний звонок на носу, потом ЕГЭ, потом выпускной… Я дома-то редко бываю.
Стараясь не шуметь, Олеся осторожно встала с кровати и ушла на кухню. Как была, в легкой ночной сорочке, села на пол, подперев спиной холодную стену, обхватила руками голые колени и беззвучно зарыдала, уронив голову на руки. Ее душа разрывалась от настигшего разочарования, ее разум переживал крушение надежд.
Выплеснув самые первые эмоции, она потихоньку начала возвращаться в реальность и хлопотать о насущном: снова взяла в руки телефон, открыла почту и безжалостно удалила его письма, зашла в контакты и стерла адрес его электронной почты. Потом достала из сумки визитку, бережно хранимую в кошельке, посмотрела на нее несколько мгновений и начала рвать на самые маленькие кусочки, с упоением предаваясь этому занятию и чувствуя, что напряжение отступает. Затем выбросила все эту труху в мусорное ведро, опять взяла телефон и удалила номер его телефона из записной книжки – на всякий случай, чтобы не было соблазна позвонить.
«Хорошо, что сегодня выходной, к моменту, когда Саша проснется, я постараюсь успокоиться. Мне нужно, жизненно необходимо успокоиться, нечего пугать детей своим видом», – Олеся думала и наливала пустырник в горячий чай. Ей казалось, что так он подействует быстрее. Отдельно заварила в большой стеклянной чашке мяту, припасенную еще прошлым летом на даче, а теперь высушенную, аккуратно нарезанную и сложенную в голубую жестяную банку с забавными совами. «Человек – существо выносливое, оно ко всему привыкает», – вспомнила она слова учителя. «Что ж, Павел Иванович, значит привыкну, не в первый раз ты меня отталкиваешь… А грабли-то все те же…», – с грустью заметила она.
Трясущимися руками и будучи не совсем в этой реальности, она достала из холодильника молоко и начала делать тесто для блинов. «Монотонная работа меня успокоит, и вкусный завтрак не помешает», – Олеся бодро вручную мешала тесто, боясь разбудить детей шумом миксера. Через час на столе стояла красивая высокая стопка масляных блинчиков-каравайцев.
– Иду на запах! – услышала она голос мужа и тут же увидела в дверях Сашу, – какая вкуснотища!
– Ты же еще не пробовал, – как могла, игриво ответила Олеся и поцеловала мужа.
– А я и так помню, что вкусно, – сказал Саша, – а ты, мам, оделась бы что ли… Хотя мне и так нравится, только дети сейчас уже прибегут.
– Ой! А я и забыла…– вздрогнула Олеся, испугавшись быть пойманной с поличным, – не хотела тебя будить. Давай иди умойся, а я переоденусь и чай налью.
После завтрака Саша решил немного поработать, а Олеся с детьми засобирались в парк.
Отпустив Юлю на детскую площадку, Олеся следовала шаг в шаг за Димой, который сегодня, похоже, решил исходить пешком все окрестности. В течение получаса, а может быть и больше, Олеся рассматривала в траве букашек, собирала шишки в синее пластмассовое ведро, лепила забавные куличики и возила на веревочке грузовик. Наконец, Дима устал и позволил посадить себя в коляску, где тут же заснул. Олеся заняла пустую лавочку, стоявшую чуть поодаль от остальных, и набрала номер Марины, на душе по-прежнему сгребли кошки.
– Привет, Олесь, что-то голосок у тебя нерадостный.
– Марин, мне так плохо… – голос сорвался, Олеся не удержалась и начала всхлипывать.
– Олеська, что случилось? С детьми что-то, с Сашей, с мамой? – затараторила Марина, всерьез забеспокоившись.