Из общего культурного настроя немного выпадала Анфиса, подавальщица. Ее деревенский, простецкий облик не соответствовал аристократически-криминальной ауре застолья. Хмурая, неуклюжая, она хлопотала вокруг стола и старалась изо всех сил угодить, но все получалось у нее как-то невпопад: то пролила соус на скатерть, то опрокинула стул, а уж сколько раз задевала сидящих то локтем, то бедром — не счесть; причем при каждой неловкости тихонько и яростно материлась сквозь зубы, что Леву очень потешало. Когда она в очередной раз уронила на ковер стопку грязной посуды, Юрий Николаевич не выдержал, укорил:
— Можно как-то поаккуратнее, Анфиса? Все же не на конюшне.
— Разве ж я нарошно? Со всяким может случиться…
— Будешь лаяться, поставлю на строгача.
— Ну и ставьте. Токо рада буду от вас избавиться.
Галя захихикала, а Догмат Юрьевич пояснил Леве:
— Как ни странно, Лев Иванович, ваш приятель Су Линь этой шальной бабенке покровительствует. Чем-то ему дороги русские дебилки. Иначе Юрий Николаевич давным-давно отправил бы ее на каникулы. Я прав, Юрий Николаевич?
— Да уж, — ядовито отозвался мажордом, продолжая тем не менее доброжелательно улыбаться. — Ничего не скажешь, ценное приобретение. Одни убытки.
— Поверите ли, Лев Иванович, — продолжал Догмат Юрьевич, подкладывая себе овощного салата, — до того, как попасть сюда, Анфиса Федоровна содержала притон в Подлипках. Травка, девочки, картишки, все как положено. Вот говорят: загадочная русская душа. Мне кажется, китайская — еще загадочнее. Ввел в дом, не побоялся — и держит при кухне. Как это понимать? У вас есть объяснение?
— У меня нету, — сказал Лева. — Но я товарища Су понимаю. Анфиса женщина безвредная, открытая, что по нынешним временам большая редкость. Притом богатырского сложения, маленьких китайцев это всегда привлекает.
Психиатр остро на него взглянул.
— Вы так думаете?
— Как говорю, так и думаю, — подтвердил Лева.
— Она такая же безвредная, — возразил Юрий Николаевич, — как гадюка в лесу. Вчера чуть половину винного погребка к себе в комнату не уволокла. За ней только не догляди.
Анфиса прислушивалась к разговору с таким вниманием, что вся пошла розовыми пятнами, всплеснула руками, смахнув со стола сразу несколько блюд.
— Как же вам не стыдно, Юрий Николаевич, мать вашу за ногу, а еще пожилой человек! Да я взяла-то бутылочку вишневой наливки от насморка полечиться.
— Какой я пожилой, об этом лучше не вякай, Анфисочка, — заметил мажордом с какой-то неясной, но, видимо, понятной женщине угрозой, — Во всяком случае силенок хватит, чтобы с вашей милостью управиться.
Вспыхнув до корней волос, Анфиса умчалась из гостиной, неся за собой, как шлейф, отборную матершину.
…После обеда Догмат Юрьевич увел Леву в кабинет. Там усадил в кожаное кресло и первым делом передал ему новые документы: паспорт и водительское удостоверение. По этим документам, насколько позволял Леве судить жизненный опыт, вполне натуральным, выходило, что он превратился в некоего Игната Семеновича Зенковича, тридцати шести лет от роду, уроженца города Симферополя, но с московской пропиской. Пластиковые права международного класса, а паспорт, где бледно-фиолетовой печатью пришлепнута его собственная фотка, был испещрен многочисленными визовыми отметками. В этом Лева не разбирался, потому что за границей никогда не бывал.
Догмат Юрьевич поставил перед ним пепельницу, открыл деревянную расписную шкатулку, разделенную на несколько отсеков — в каждом свой сорт сигарет.
— Угощайтесь, Лев Иванович… Как вам документы?
— Хорошие документы, — Лева выбрал из шкатулки длинную сигарету с золотым ободком. — Зачем они мне?
— К этому вопросу мы сейчас подойдем… Сперва побеседуем. Поближе, так сказать, познакомимся, если не возражаете.
Лева не возражал, но его размягченное, полупьяное сознание томилось. Лечь бы и поспать часика три-четыре. И хорошо, если Галочка примостится под боком. Протянуть денек в безмятежном кайфе, а уж после бежать. В том, что придется бежать и, возможно, очень далеко, у Левы не оставалось никаких сомнений. Ему, в сущности, было неважно для какой цели его так обхаживают — обед, документы, суперкраля, загородный особняк и прочее, — потому что он знал, чем придется расплачиваться. Ему нечего предложить в обмен, кроме жизни, вот ее и заберут, если вовремя не отскочить.