— Через десять минут пойдешь, куда хочешь. Но не раньше. Кто будет о чем спрашивать, скажешь: привет от Сики из Дзержинского.
— Так вы, значит, от Сики? — уточнила Света. Сику Демидова по кличке «Крюшон» она, разумеется, хорошо знала. Он распоряжался на территории, куда, кроме Дзержинского, входило еще несколько районных городков, но в С. никогда не лез, у них с Любимчиком до двухтысячного года был заключен пакт о ненападении. Скреплен водкой и кровью — все, как положено. С какой стати он взбеленился? Но тут же Света вспомнила, Сика псих, отморозок, он мог что угодно учудить. Он и раньше намекал, что неплохо бы объединиться и подмять под себя всю область, но Любимчик ценил Сику невысоко, отшучивался: психи шуток не прощают. Да, подумала Света, все это похоже на правду, если бы не тот, с желудевыми глазами, который сам по себе крупнее Сики и Любимчика вместе взятых. Кузнечик была женщиной до мозга костей, она не могла ошибиться. Этот, желудевоглазый, был вообще из другой карточной колоды.
— Десять минут, — повторил бомж, не ответив на ее вопрос. — Высунешься раньше, нос отрежу.
— Покурить хоть можно?
— Кури, пожалуйста, — улыбнулся мужчина и исчез.
В пировальном зале происходило следующее. Официанты быстро заняли исходные позиции в разных углах, достали из-под черных форменных курток короткоствольные автоматы типа «Гюрза» и, не мешкая, открыли прицельный огонь. Только трое личных охранников Любимчика, сидевших за отдельным столом, успели хоть как-то отреагировать, закопошились, их первыми и срезало. Следом посыпались все одиннадцать удальцов, — краса и гордость городской братвы, можно сказать, сливки общества. Кто уткнулся носом в недоеденное блюдо, иных пуля опрокинула на ковер: официанты были такими умельцами, палили так точно, что кроме негромкой автоматной трескотни во время короткого побоища в зале не раздалось ни единого вскрика, стона или упрека. Легко отделались пацаны, ушли на тот свет без мук и обид.
Только Савва-Любимчик, еще живой, прижимал руку к груди и с изумлением наблюдал, как сквозь пальцы капает на белоснежную скатерть яркая кровь. Санин подошел к нему, счел необходимым объяснить:
— Ты ни при чем, старина. Профилактическая чистка, — и добил выстрелом в сердце.
Он остался совершенно равнодушен к такому большому количеству мгновенных смертей. Ненависть к подонкам, возомнившим себя хозяевами страны, была столь глубока, что он не воспринимал их мыслящими существами, рожденными, как и он сам, от матери: истребляя их он испытывал те же чувства, как если бы морил крыс.
Санин допускал, что, возможно, это симптомы какой-то душевной болезни, но она поселилась в нем так давно, что он успел к ней привыкнуть, как инвалид привыкает к своей хромоте.
Негритянка Зу-Зу, невредимая, окостеневшая от ужаса, никак не могла оторвать глаз от мертвой руки Кеши-Стрелка, в которой была зажата вилка с нанизанным на нее кусочком красной рыбы. Говорили ей, не ходи в Россию, там страшнее, чем в Африке, не поверила — и вот… Наконец она сползла со стула, упала на колени и с мольбой подняла руки к красивому мужчине, похожему на смерть, угадав в нем старшего. Санин ее приободрил:
— Не бойся, не тронут. Мой тебе совет, не якшайся со всяким сбродом.
— Спасибо, — пролепетала Зу-Зу без малейшего акцента, но бедный Кеша уже не мог порадоваться ее фонетическому прорыву.
4. Красивая жизнь
В один из вечеров Леву Таракана повезли на какой-то сабантуй в «Президент-отеле», где ему предстояло выступить с небольшим спичем. Инструктировать его приехал сам Догмат Юрьевич Сусайло, психиатр с отвисшей нижней губой, и еще некий бойкий референт из правительственных кругов, чью фамилию Лева не запомнил, как ни старался. Что-то очень хитрое, вроде Крищибженского. Леве объяснили, что сходняк очень важный, соберется весь политический истеблишмент, и он, Лева, то есть Игнат Семенович Зенкович, должен показаться во всей своей прежней красе. Для него это будут как новые крестины. Выступление Догмат Юрьевич передал ему в готовом виде — три странички машинописного текста — и велел не отступать от шпаргалки ни на букву; а главное — предельная осмотрительность на ужине, который последует за официальной частью. Ничего лишнего, ни словечка, ни жеста. Темы для разговора в застолье только три — погода, бабы и спорт. И еще надо быть готовым к тому, что на тусовку заглянет кто-нибудь из семьи Самого, и если это произойдет, никакой паники, никаких резких движений, рядом с ним будет вот этот референт с дикой фамилией и еще более дикой внешностью и Галочка, которая, как известно, всегда в нужный момент найдет нужное словцо, чтобы разрядить обстановку, за что ей, в частности, платят непомерные деньги, о каких только может мечтать девица ее положения.