– Да чтобы я ещё… да хотя бы одну жевачку!..
Но ведь как-то надо было спровадить товар, тем более порченый.
– Ладно! Надо уж было, видно, сразу отказаться – а теперь-то чё? И так трезвон по всей деревне: торгашка, коммерсантка! – рассуждала назавтра, но уже с сухими глазами. – Вот продам эти жевачки (чёрт помог связаться!), а там – всё, иди оно пропадом!
Но говорилось это, скорее, нарочно – чтобы умаслить Владислава Северяновича. Ему тоже уже не раз и не два высказали за супругину торговлю, и он приходил злой, начиная лаяться ещё с порога:
– Фантики ей, видишь ли, не понравились! Чего они тебе, эти фантики? Молиться на них?! Развернул – и выбросил…
– Они выбросят, ребятишки-то! – как могла защищалась Антонина Сергеевна, хотя и чуяла правоту мужа. – Ты посмотри, как наш-то выбросил! Там тако-ое изображено!..
– Я уж видал… А как ты хотела? Взялась торгашить – про стыд забудь! Совесть… сама знаешь, куда засунь!
Ну, кое-как сбыли в полцены. Остальное покрыли, продав три мешка картошки. В срок Антонина Сергеевна навострилась в город. Отрапортовала Владиславу Северяновичу, перебиравшему в гаманке деньги от продажи картошки, мол, едет отчитаться перед хозяйкой и завязать со всем этим предпринимательством.
– Перед «хозяйкой»… Как собака! На цепь к ней сесть не пробовала?! На́, больше не дам! – в руку не подал, положил на стол.
– Больше и не надо, Владик, есть у меня!
– И чтобы…
– Нет-нет! Да я и сама не хочу…
– Вправило, значит, мозги!
…Не вправило. Как ни божилась Антонина Сергеевна, а вечерний автобус спятился к воротам. Уже известный Никите водитель – он, видно, тоже подрабатывал у старухи-грибницы, развозил по торговым точкам товар – выгрузил несколько коробок, ещё больше прежних.
– Тарелки, – едва сдерживаясь, сказал Владислав Северянович, вскрыв одну коробку. Побарабанил по второй: – А в этой что? Тоже тарелки… Себе?
– Чего? – подогнув ногу и стоя на другой, как цапля, Антонина Сергеевна стягивала с поднятой ноги длиннющий кожаный сапог без молнии. – Вот, Владик, сапоги купила. Из саламандры…
– Старые-то износила?!
– Прямо там, у Людмилы Ивановны, выбросила в мусоропровод! У них в подъезде мусоропровод есть. Выходишь, открываешь люк…
– Себе?
– Что себе?
– Тарелки-то?!
– Почему себе? На продажу.
– Та-ак… Ты что мне утром говорила?!
Промолчала, поправляя сползшие с пальцев колготки. А Никита взял тарелку, с виду обыкновенную, и сделал вид, что читает закорючки, нацарапанные по ободку. На самом деле он притих перед бурей, ибо синяя жилка, как малый ручеёк весной, взыграла на отцовом виске, обмётанном первой сединой, и грозила пролиться на маму половодьем слов и рук, какое ничем не удержишь, хоть все двери запирай.
Не дождавшись ответа, Владислав Северянович тоже взял тарелку. Тарелка нервно задрожала у него в руках.
– Кому они нужны? Что, у людей своих нету? Тут многие не знают, что в эти тарелки положить, а она привезла аж четыре коробки!
– Да ты посмотри, какие это тарелки, Владик! Ты ведь таких сроду не видел! Это ведь не простые тарелки!
– А какие же? Золотые?!
– Или летающие?! – подпел Никита, лишь бы превратить всё в шутку. Хотя, по правде говоря, он тоже был недоволен Антониной Сергеевной, тоже не понимал, зачем столько тарелок.
– Не-бью-щи-е-ся! – как маленьким, растолковала Антонина Сергеевна, а потом как швырнёт тарелку об пол – Никита зажмурился! А тарелка ничего, даже не треснула. – Видели? А вы говорите!
– Китайские, наверное? – удивился Владислав Северянович.
– Китайские, – оживилась и Антонина Сергеевна. – Но отличного качества. Изготовлены для этих… для их депутатов.
Тогда и Никита размахнулся китайской депутатской тарелкой и ка-ак шарахнул! Всё равно ничего, даже с краешка не откололась.
– Ну-ка, ну-ка… – Владислав Северянович со вниманием повертел тарелку в руках, будто она была не суповая, а, действительно, космическая, со сложным внутренним механизмом, – да тоже ка-ак звезданул об печку! Только извёстка посыпалась.
– Хва-атит, а то разыгрались – старый да малый!.. – для виду рассердилась Антонина Сергеевна, а у самой такое спокойствие расцвело в глазах…
Это был редкий вечер. Отец и мать были довольны друг другом, а Никита ничем не обременял их счастья. После ужина все трое сидели в кухне и обсуждали, что они купят на вырученные деньги.
А беда-то стояла за их спинами и потирала руки.
Стали торговать небьющимися депутатскими тарелками. Этим (что не бьются) приманивали первое время простаков. Дивно деревенскому: тарелка – а не расшибается!