— Вот и там всё будто выжжено. Какой-то силой, которой уже нет, а след остался. И годами будет оставаться, как ты верно подметил. Пока новой травой не зарастёт.
— Значит, мой братец Хоно прав, подбивая отца выкорчевать остатки криптомерии, перепахать землю и засадить её камелиями в угоду матушке? — уточнил я, не совсем понимая, о чём говорит юмеми. О том, что видит или… о том, что чувствует?
— А твой брат хочет избавиться от дерева? — пожал он плечами.
— Ну… да.
— Ещё занимательнее, — промурлыкал он. — А ты сам? — острый взгляд метнулся в мою сторону.
— Раз это память о дедушке, пускай стоит. И, понимаешь… хорошее оно было, это дерево, — смущённо добавил я, встретившись с усмешкой Ю. — Последние следы исчезнут — и будто не существовало его на свете. А такое красивое росло!
— Не знаешь, почему дед его так назвал? — ханец направлял беседу в нужное ему русло. Какое?
— Хозяйкой? Не представляю. Всегда звал, сколько себя помню. Наверно, потому что она присматривала за нашей семьёй долгие годы. Была выше всех деревьев в саду. Можешь у Дзиро спросить, вдруг ему известно? Он прежде деду служил, до самой его смерти.
— Спрошу, — пообещал юмеми.
— Источник твоего интереса скрывается — как ты выразился — в земле, выжженной некоей силой?
Собеседник кивнул, лихо опустошая новую чашечку.
— На такой почве цветы не приживутся, можешь передать своему брату. Если и примутся… впрочем, нет, и не сажайте.
Я присовокупил довод к остальным.
— А на досуге надо бы здесь подремать, — ханец обнял локтем мандариновый ствол и изобразил на прекрасном лице высшую степень умиротворения.
— Да хоть сейчас, любознательный ты человек! Главное, не забудь поделиться увиденным! — Я с неохотой покинул насиженное место, предварительно наполнив чашечку Ю. — Позволь ненадолго отлучиться. Можешь придремнуть, а можешь… тут ещё изрядно осталось, в бутылке. Я мигом — только проверю, всё ли готово!
Но моим намерениям переговорить с Дзиро было суждено слегка потесниться.
— Кай! Старина, ты вернулся! Я тут каждый день считаю! — весёлый голос из-за спины заставил меня подпрыгнуть за мгновение до того, как я оказался в приятельских объятиях друга детства, Татибаны-но Ясумасы.
Говорят, мы с ним похожи. Одного роста, равно тонки в кости, волосы в детстве — и те были сходного оттенка. У Хоно — чёрные, отливающие синевой, что украшает спелые сливы. А у нас с Ясумасой — посветлее, цвета коры камфорного дерева. Да мы и родственники с ним, по покойной бабушке. Дальние.
Наставники частенько нас путали, особенно поначалу. На самом-то деле, стоит приглядеться — мгновенно разберёшься, кто есть кто. Ясу куда серьёзнее меня. И упрямее. В детстве это проявлялось даже сильнее, чем теперь. Ему было непросто сходиться с людьми, и во многом это вина ещё одного различия меж нами. Если я могу, не напрягая зрения, разглядеть, что за добычу несёт по небу ястреб, то мой друг, по его собственному меткому выражению, слеп, как ныряльщик за жемчугом. Говорят, когда открываешь под водой глаза, кажется, будто смотришь через тонкий шёлк. Именно таким, мутноватым и размытым, видит он окружающий мир. Если наставник по стрельбе из лука восхищался моей зоркостью, не уставая попрекать несобранностью и торопливостью, то Ясумасу обучать было приятно, но бесполезно. Он упорно тренировался, последовательно и терпеливо. Отрабатывал постановку ног, рук и тела, спуск тетивы. Не добился лишь одного — попадания в цель. Какова истинная причина беспрестанных промахов, окружающим было невдомёк. Учителю он жаловался то на соскользнувшую стрелу, то на спазм в плече, то на мнимые рассеянность и бездарность. И, поскольку упражнялись мы, скорее, порядка ради — не лучников же из нас воспитывали — секрет Татибаны-но Ясумасы так и остался известен немногим. Пожалуй, только его родителям да мне.
Кстати, иногда я подменял бедолагу. Например, на торжественном показе наших достижений. И, как водится, выстрелил за друга лучше, чем за себя. Точнее, за себя я вообще промазал, на радостях и впопыхах, поскольку переоблачались-то украдкой и на скорость. За спиной у трёх чиновников и сенсея, изрядно удивлённого тем, что худший из его учеников выступил блистательнее всех. Или притворяющегося, что удивлен: уж Ясу так ему глаза намозолил, что заметить подделку учитель был обязан. Но не заметил. Полезное умение — избирательная зоркость!
Зато мечом Татибана владеет отменно. Конечно, до моего героического брата ему далеко, нет опыта настоящих битв. Но, доставая тати, он чудесно преображается: исчезает бьющийся об углы нескладёха и возникает боец, танцующий со смертью в руках. Он перестаёт спотыкаться, и всё его существо начинает источать аромат близкой опасности. Даже зрение, говорит, проясняется. Наставлял его лучший из лучших в своём деле, непревзойдённый Исикаге Таро. Как и брата. Исикаге-иэмото[32] мог позволить себе выбирать учеников. К примеру, меня эта живая легенда прогнала с первого занятия, когда на простейший приказ вынуть меч я отозвался столь рьяно, что чуть не рассёк лоб не ожидавшему такой прыти мастеру. Никакие посулы отца, никакие уговоры не смогли унять немилость Исикаге-иэмото, а потому я занимался у менее знаменитого мечника, Катоси-сенсея, и выдающихся успехов не достиг. Но от меня и не ожидалось.
В довершение к вышесказанному, Ясу преуспел не только во владении тати, но и в поэтическом искусстве. Он умеет чётко изложить то, что я способен лишь смутно ощутить. И так изложить, что сердце замрёт от восторга. Он упорен и трудолюбив, может на протяжении дзю не расставаться с тушечницей и кистью, и слова, перенесённые на бумагу его рукой, изящны и тонки как по смыслу, так и по начертанию. Полная противоположность мне. И огня в нём больше. А ещё, в отличие от меня, он до сих пор по-детски верит в истинную любовь, и что когда-нибудь отыщет ту, которая ему предназначена. А потому воздерживается от легкомысленных отношений — духовные устои не позволяют. Впрочем, и супругу выбирать не торопится. Такое упрямое безбрачие единственного сына сильно печалит его семью и, более того, вызывает ряд недостойных предположений при дворе. Однако в лицо их предпочитают не высказывать. Жизнь куда дороже возможности поглумиться над прекрасно владеющим как словом, так и оружием Татибаной-но Ясумасой, приближённым шестого ранга!
Намяв друг другу бока, мы вернулись в общество юмеми, которого Ясумаса заметил лишь после моих слов. Ханец будто слился со стволом. Я познакомил их, вкратце пояснив, что именно за ханьцем меня отправляли в Кёо, а подробности разглашать не велели. Не могу обманывать Ясу, даже пытаться не буду.
Снова потянулись за чашечками. Явится ещё кто-нибудь — и я уже не вспомню, зачем хотел увидеть Дзиро! Но кто может прийти? Брат в отъезде, Татибана прискакал (по зову саке, не иначе), а больше друзей у меня нет. Так, приятели… Девушки забыли о моём существовании, да и путь им сюда заказан. Эх, соскучился я по женскому обществу за полгода вынужденного отшельничества в Зимней Резиденции! А по Ясумасе — и того сильнее, хотя расстались мы совсем недавно. Но ведь всю Тёмную Половину — ни выпить вместе, ни поговорить по душам! Так, виделись изредка…
Я удостоверился, что в семействе друга всё благополучно, и поинтересовался, что он думает о последних оварских новостях.
— Ты о Такате? — уточнил тот, скривившись, поскольку всецело разделял мои чувства по отношению к среднему принцу.
— А разве ещё что-то случилось? — я воззрился на него. Ясу пожал плечами, и я решил не настаивать. Обычно он рассказывает всё без утайки. Не хочет говорить при юмеми?
— Так, по мелочи, — наконец, произнёс он. — Обокрали дом Китамуки, что из клана Земли. Но это было на прошлом дзю. Говорят, уже и грабителей поймали, и похищенное вернули. Что ещё? Ах да, Сэтта переехал в дом Такиги.
— И какую же из сестрёнок он выбрал? — улыбнулся я.
Человек этот вызывал у меня некоторую приязнь. Проиграв Ясумасе в поэтическом соревновании, одном из тех, что проводятся в ночь осенней луны, он вёл себя достойно и воспринял поражение легко, как подобает благородному мужчине. После этого мы втроём не раз коротали время за чашечкой-другой чая, а то и чего покрепче.