— Жестокий ты человек, Хитэёми-но Кайдомару! Слушай же! Прошло три дня с твоего отъезда, когда я впервые повстречался с таинственной девушкой. Было это вечером Первого Дня Крови, то есть ровно два дзю назад…
Неправильно начался этот год. Из-за того, что весь Дзю Поминовения, как только завершился Праздник Равноденствия, двор провёл в пути, духи наших предков пребывали в печали, ибо не в дороге же воспевать надлежащие песни и подносить дары памяти. По возвращении в Центральную Столицу, изгнав из домов запустение Тёмной Половины Года, придворные поспешили соблюсти традиции, дабы, пусть и запоздало, почтить добрых духов, оберегающих семьи. Мой дом не был исключением из общих правил, как и твой.
И в знак великого уважения к разгневанным усопшим я был отряжен чрезмерно почтительными родителями в Храм Небесного Милосердия. Обычно за благовониями мы посылаем слуг. А на следующее утро окуриваем жаровню, матушка готовит поминальные рисовые яства, и в сумерках, возглавляя череду прислуги, семейство в полном составе направляется с горящими фонариками к Алтарю Тысячи Свечей. Да что я тебе рассказываю, вся знать возносит там молитвы.
Но на этот раз я пошёл сам.
Покорно дожидаясь своей очереди (подходы к Храму были запружены толпой челяди), я скучал во внутреннем дворике, жмурясь в алых закатных лучах и загадывая, чтобы тёплое дыхание небес поскорее принесло весну. На душе было уныло. Зачахшая за суровую зиму ива колыхала голыми прутьями у самого лица, отметая мои чаяния. Низ длинных шаровар-сасинуки был забрызган жидкой грязью — я испачкался, выбираясь из повозки. К сожалению, проход в сад закрыли из-за царящего вокруг столпотворения, и мне пришлось зябнуть в медленно, но верно подступающих сумерках.
Сначала почувствовал взгляд. Будто долгожданная весенняя нежность согрела моё сердце! Солнечные лучи — но не мертвеющие длани заката, а мягкие, заботливые ладони, пронизанные ярким полуденным светом. Не знаю, сколько я купался в этом взгляде, отдавшись ему без опаски… Опомнился, когда сильный порыв ветра хлестнул по щеке ивовой лозой.
Длинная вереница людей у входа в храм. Нет, в этих людях слишком мало солнца, они угрюмы и поглощены лишь собой. Я не мог разглядеть их, но напряжённое высокомерие поз выдавало в них слуг, пытающихся выглядеть достойнее и значительнее других. Я ищу не там.
Среди толпы простолюдинов, которым старый монах с нездоровым жёлтым лицом продавал благовония и сутры прямо на улице, тоже не оказалось никого с солнечным взором. А за ней, в отдалении…
Ограда дворика представляла собой фигурно-литые прутья, через которые я различил смутные очертания человека. Женщины. Она прильнула к ним, словно дикий зверёк, пойманный в железную клетку, мечтающий вырваться на свободу, но которому хватает силы лишь печально смотреть на проходящих мимо людей. Такое вот нелепое сравнение всплыло в моей голове. Помнишь, Кай, как мы с тобой в детстве копили деньги, чтобы выкупить у бродячего актёра того полуживого лисёнка и отпустить в лес? А когда набрали достаточную сумму, не смогли отыскать владельца? Почему-то вдруг вспомнилось…
Да, именно эта женщина смотрела на меня! С тёплой… надеждой. Я сделал шаг вперёд, торопливо и неловко. Споткнулся о выбоину в каменных плитах, устилающих площадку перед храмом, и на миг отвел взгляд. А когда восстановил равновесие, место, где она стояла, опустело. Будто мне примерещилось.
Я забыл о благовониях, обо всём на свете! Подошёл ближе. За оградой начинался сад, и украшающие его фигурки божеств выглядели пугающими и недобрыми в сумеречном свете. Я представлял Небесное Милосердие несколько иначе, более приятным по наружности. Наверняка, среди холмиков и плит со статуями встречаются и древние могилы, сохранившиеся с тех незапамятных времен, когда усопших не сжигали, а складывали под землю, и насыпали сверху курганы; я как-то рассказывал тебе об этом. Храм возвели на одном из таких курганов, не застроенном при росте столицы. Ещё двести пятьдесят лет назад, говорят, здесь была пустошь. Люди избегали её в тёмное время суток. Старые верования так живучи, они, словно крепкие корни, врастают в саму землю…
Приблизившись к ограде, я долго вглядывался в полумрак, но среди истуканов и деревьев не смог различить тонкую тень, источавшую тепло, словно тонкий аромат. То самое, что я так долго искал! Если бы не оно, принял бы за неприкаянную душу, но тени, все мы знаем, холодны и озлоблены на живых.
Я думал о ней, дожидаясь того, за чем пришёл, и позже, когда уже в полной темноте возвращался домой в повозке. И дома, лёжа на футоне и слушая, как первый дождь месяца Светлой Воды тихо капает с карниза в бочку для полива. Внимая этим робким звукам, я понял, что должен снова увидеть её, когда-нибудь. Что обязательно её повстречаю!
К моему удивлению и радости, встреча не заставила молить о себе богов.
— Расступись! Дорогу дому Татибана!
Какое там… Каждому хочется попасть к Алтарю Тысячи Свечей, будь ты хоть слуга слуги благородного семейства! А на лестнице — сплошной живой поток, перед нами и после нас. Длинная она, эта лестница. И узкая. А сколько народу уже спускается — попробуй протиснуться! Но если я не пропихнусь, то ни за что не настигну…
— Ясумаса! Куда ты? — обеспокоенный голос матушки лишь подстегнул меня поторопиться.
— Сейчас вернусь!! — я заработал локтями усиленней. Она ведь совсем близко! Если бы я только знал, как её окликнуть! Возвращается, совершив моления. Я снова узнал этот взгляд, скользнувший по мне — словно отсвет от золотисто-алого фонарика упал на моё лицо. Это она! Я не вижу, но я знаю.
Болван, не сообразил попросту дождаться, пока её маленькая фигурка поравняется с нами, а продирался, будто форель против течения, наверх. Вдруг снова исчезнет?
Она не отводила от меня взгляда, пока я шёл, и чему-то улыбалась. Наконец, я оказался на соседней ступеньке и остановился, переводя дыхание. Теперь я смог разглядеть её лицо. Оно не было красивым в привычном понимании, но разве это важно? Ведь за тонкими его чертами, удивлённо приподнятыми бровями, прореженными по устарелой моде, и светлыми, словно янтарный мёд страны Лао, глазами, скрывалась не красота, но прелесть превыше любого великолепия. Росточком женщина была невысока. Худенькая, с острыми скулами и удлинённым носиком. Кожа цвета ароматного персика, без следа белил и краски. При дворе бы подобное не простили, но мы не при дворе. Такая беззащитная, такая ранимая… Совсем юная — а может, лишь выглядит молоденькой… неважно. И улыбка — тёплая и немного не от мира сего.
Доселе никогда не знакомившийся с женщинами и даже не размышлявший, как это сделать половчее, я вдруг почувствовал себя уверенным в собственном успехе, опытным мужчиной. Который призван к жизни для того, чтобы оберегать, защищать такое маленькое чудо… Я поклонился:
— Я проделал сей недолгий, но исполненный многими преградами путь, чтобы выразить вам свое восхищение, прекрасная госпожа! Позвольте представиться, перед вами — Татибана-но Ясумаса, сын Татибаны-но Акимару, выполняющий обязанности Малого Хранителя Записей Империи при дворе Сына Пламени! — Я почувствовал, что вот-вот задохнусь, и скорчил неподобающую положению гримасу. Моя собеседница, прикрыв ротик рукавом, рассмеялась — тихо и слегка приглушённо. Так, что я даже и думать забыл о стеснительности.
— Какой вы замечательный человек, Татибана-сама! — её голос тоже был негромким, но грудным и напевным. Я хотел было спросить, чем же так замечателен, но людская гусеница, застывшая на некоторое время, вдруг пришла в движение и столкнула нас лицом к лицу. Я приобнял женщину, чтобы она не упала и не ударилась, хотя падать-то было и некуда. Но я сделал это привычно, словно всегда так поступал и имел на это полное право. Такое удивительное ощущение… Не смейся, Кай-тян! Спасибо, я знаю, как это называется!
Спускаясь вниз вместе с ней, я не вспомнил ни о семье, ожидающей, должно быть, меня наверху, ни о долге перед духами-покровителями — всё вылетело из головы. Осталась лишь она, хрупкая и нежная, опирающаяся на мою руку и неуверенно ступающая по лестнице в своих узорных шелках, чередующихся между собой полосами золотисто-жёлтых и зелёных оттенков, с белоснежным проблеском между ними. Где-то я видел подобное сочетание цветов… но разве всё упомнишь? Не из клана Пламени? Не беда, с Землей и Древом мы в мире, а это — как раз их цвета. Почему она в одиночестве среди этой грубой толпы? Где её родные, слуги?