Глава 41
— Ты, Сомик, дурак такой…
Я смотрю на каменную рожу Немого, потом перевожу взгляд на выговаривающую мне Альку и думаю, что посылать подружку своего приятеля не особо умный поступок. Хотя, очень хочется, конечно, потому что и без того слегка не в настроении, или даже не слегка, а очень не в настроении… А тут она еще…
Но хоть Немой молчит, и морду имеет совершенно невыразительную, все же нутром, нехило покоцанным, ощущаю, что не стоит сейчас Альке грубить. Не поймет дружбан, не оценит уровень моей выдержки.
— Не мог нам сказать? — продолжает Алька, — Вовка же был в доступе! И папа бы помог! И Мишка!
Закатываю глаза и на полном серьезе прикидываю, не симулировать ли обморок? Надоело, блять.
Живот болит, зашитый порез ноет, голова тоже болит! И настроение в жопе, потому что Радужка так и не сподобилась меня посетить за столько времени! Уже три дня тут кукую, нихера никого не видел! Верней, много кого видел, Немой приходил каждый день, хорошо хоть один, и Вовка забегал, а еще следак, а еще адвокат отца и управляющий обозначился. Мать звонила по видеосвязи, я прямо охерел от неожиданного внимания к своей персоне и решил, что это явно не к добру.
Так и оказалось.
С утра сегодня приперся длинный, за каким-то хером приволок апельсины, на которые у меня аллергия. Не иначе, горюет страшно, что придурок-женишок его сестрички меня не дорезал, вот и решил доделать за него работу.
Потом пришел Немой, но это все еще ничего, но в он же Альку с собой притащил! И она, хоть и хорошая девочка, и титьки прям зачет, и сама по себе клевая, но ведь мозг высасывает, оказывается, хлеще, чем все предыдущие гости вместе взятые!
Уже десять минут промывает мне печень, селезенку и прочие важные, вообще-то, органы своими нравоучениями. Достала до не могу! Как ее Немой терпит?
И, самое главное, какого хера она здесь, а ее разноцветноволосая подружка нет? Где Радужка, мать вашу?
— Радужка где? — прерываю я причитания Альки. Она тут же затыкается (вот надо было мне раньше чухнуть и начать задавать неудобные вопросы!), переглядывается с Немым, и я начинаю потеть. Реально в жар бросает от ощущения будущего пиздеца.
Нет, вопрос про Радужку я задавал регулярно, прямо с того момента, как в себя пришел, но никто толком нихера не отвечал. Вовка отбодался, что не знает, следак и папашкины люди, само собой, не в курсе были или упешно делали вид, что не в курсе.
Длинный на мой закономерный вопрос только оскалился, швырнул апельсины и свалил.
Телефон ее вне зоны доступа, и никто из однокурсниц тоже не знает ничего. У меня, блять, волосы от волнения начали выпадать!
И, самое главное, что сам встать и проверить не могу! Просто тупо не встану!
И да, я пытался. Нихера. Сразу падаю. Говорят, много крови потерял, прям пиздец, сколько, еле вытащили с того света. Этот урод удачно попал в печень, и тут бы мне и финиш настал, но скорая вовремя прискакала, а Радужка умудрилась сильно пережать рану, задержав немного кровотечение.
Но в любом случае, я ощущаю себя полным говном, много сплю, а когда просыпаюсь, и могу хоть немного соображать, сразу начинаю спрашивать про нее, мою дикую Радужку.
И ни одна сука не отвечает! Ни одна!
Клянусь, встану, всех разъебу тут! И не только тут!
И вот сейчас я нутром порезанным понимаю, что Алька в курсе. И что нихера хорошего не услышу.
В глазах темнеет от дикого предчувствия неминуемой катастрофы, тот идиотский аппарат, к которому я подключен, начинает мерзко орать, и в палате тут же появляется медсестра. Она хмурится, что-то нажимает на приборе, потом кивает Немому с Алькой на выход.
— Не-е-е-е!!! Че с Радужкой, Алька? Алька!
Я матерюсь, ощущая, как уплываю, ко всем херам, в ебучий кошмар, где ничего нет, и Радужки нет, и меня нет, значит, тоже, а потому из последних сил цепляюсь за реальность, отталкиваю медсестру и ору, ну, мне кажется, что ору, а на самом деле, едва слышно хриплю:
— Алька! Говори, блять! Говори!
— Выйдите немедленно! — влезает медсестра, — с ума сошли, так волновать его!
— Да я тебя сейчас взволную! — ору я, дико злясь на нее за то, что мешает, — Немой! Скажи ей, чтоб сказала! Алька!!!
И Алька тормозит уже на пороге, смотрит на меня и говорит тихо:
— Ее в Англию отправили, Сомик, в закрытый колледж… Прости…
Я смотрю на нее в полном охерении, не веря услышанному.
Голову сносит напрочь, заволакивает тьмой, последнее, что я слышу, это дикий писк приборчика, контролирующего мои жизненные показатели.
Учитывая, что никаких жизненных показателей он считать сейчас явно не может, потому что их нет, то этот писк означает, что дурацкий механизм сгорел, нахуй.
Туда ему и дорога.
Глава 42
— Знаешь, — говорит Радужка, — ты такой дурак, права была Алька…
Я не отвечаю, лежу, полуприкрыв глаза, так, чтоб она не видела, что я смотрю. Радужка легко ведет тонким прохладным пальчиком по скуле, касается крыльев носа, потом, чуть помедлив, проходится по губам. Каких сил мне стоит сдержаться и не куснуть ее за подушечки, не облизать эти нежные пальцы, одному богу известно.
Есть ли пределы терпения человека? Есть.
И ты, Сомик, сейчас как раз их постигаешь…
А она наклоняется и, обдавая теплым дыханием, шепчет в ухо:
— Ненавижу тебя… Все нервы, всё вымотал…
Ее шепот, сладкий и волнующий, запускает мурашки по коже, и я жмурюсь сильнее от удовольствия. Плевать, что она там несет, главное, что так близко.
И пусть это сон, даже хорошо, что это сон. Я могу кайфануть по полной. Могу представить, что я не на койке больничной загибаюсь от тоски по ней и нежелания жить, а у себя дома, на кровати, и она под боком…
Мне же снятся такие сны, часто.
В них я разговариваю с ней, дерзкой засранкой, лишившей меня всего, всю жизнь переломавшей. Мы смеемся, играем. Целуемся. Занимаемся сексом. Нежно и долго. Так, как не получилось ни разу в реале. И вряд ли теперь получится…
Нет, я могу поехать в Англию, и конечно же поеду… Хотя, с другой стороны, нахера? Она уехала, не задержалась, не дождалась, пока приду в себя, не возразила ничего отцу… Значит, не так уж и нужен я, да?
Опять не нужен? Может, и похер?
Опять бежать за человеком, которому я вообще не упал никуда?
Хватит, пожалуй. Набегался за всю жизнь, заебало.
Лучше вот так, во сне с ней поболтать, посмотреть на нее… И все. Так проще будет.
И привычней.
Родители уже не снятся, а значит поговорка про время, которое лечит, верна.
А Радужка наклоняется еще ниже и шепчет еще тише, практически касаясь меня теплыми мягкими губами:
— Хотела тебя забыть и не могу… Дура такая… Боже… Опять на те же грабли… Ты же вообще невменяемый. И полез… Зачем полез? Я бы сама. А теперь… Вот что теперь? Ведешь себя, как дурак…
Это точно, дурак и есть… Мне бы с ней сексом заняться, сладко и медленно потрахать ее, а я слушаю и слушаю. Да еще и, дебила кусок, кайф ловлю от этого. Мазохист гребанный…
— А я спать не могу… И жить не могу… Не получается, я пробовала… — Радужка чуть слышно сопит носиком, вздыхает прерывисто, — это не ты дурак… Это я… Дура…