Буду при появлении в зоне видимости прицельно без разговоров вертушкой по роже отрабатывать. “Превентивные меры” это называется на юридическом мате.
А вот с папашей ее такой фокус не пройдет.
Он, во-первых, старый уже, стариков бить нельзя. И, к тому же, это не длинный, ответить может так, что меня к херам унесет на зону сразу, никакие предки не помогут… Да и стремно это… Брата девушки своей пиздить — это одно дело, богоугодное, я бы сказал. А вот папашу… Неправильно. Надо пытаться сосущестовать в одном городе, блин.
Ну, и прав он во многом.
Я после его ухода много думал, голову чуть не сломал. И надумал кое-что.
Опять, конечно, не без помощи предков, но, думаю, тут они будут рады. Папаша, может, и перекрестится даже, что я за ум взялся…
Короче, решение я принял и только после этого нашел в себе силы принять звонок от Радужки.
И, как оказалось, очень вовремя, моя девочка там вся на нервяк изошла и вот теперь выговаривает, злясь.
А я смотрю и умираю, как хочу ее.
Классная такая.
— С папой? — она ощутимо спадает с лица, — и… что?
— И ничего, — пожимаю плечами, — папаша твой говорил, что тебе надо учиться, а мне надо пойти нахуй. Это если краткие тезисы. А так очень много чего говорил.
— А ты? — напряженно спрашивает Радужка.
И я понимаю, что она хочет, чтоб я сказал, что переубедил отца, что мы нашли с ним общий язык… Она совсем маленькая, моя Радужка, она любит отца, любит своего брата, этого длинного утырка, столько крови из меня попившего своей вечной доставучестью.
И говорить, что я с ее мужиками домашними расплевался в хлам, неправильно. Да и неверно…
У нас так… Перемирие военное. Постреливаем, посматриваем, ждем друг от друга говна.
— А я… А я сказал, что ты — моя. И что все у нас будет хорошо. Пообещал.
— А он?
— А он… Он сказал, подумать…
— Пипец… — Радужка смотрит на меня удивленно, — я думала, что он может только орать. Я в последнее время от него, кроме крика и приказов, ничего и не слышала… Как тебе удалось с ним договориться?
— Да я не то, чтоб договорился… — признаюсь я, — но мы движемся в этом направлении. Ладно, хер с ним. Как ты? Тебя не выпускают?
— Выпускают, — кивает она, — я пригрозила, что, если запрут, сбегу к Альке, и ее папа примет меры.
— И чего твои? — с интересом спрашиваю я, не представляя, как отреагировал на такой хамский ультиматум властный папаша Радужки.
— Ну… Папа огонь из ноздрей попускал, конечно… Но больше ничего. Сказал, решит вопрос по-другому… Теперь понятно, как. Блин, ну вот чего такое, Виталь, — начинает она жаловаться, а я умираю от ее эмоций. Никогда не устану смотреть на нее, это же… Это же блин, вечный кайф, — ну вот я же взрослая… Понятно, что косячила, и что ты косячил… Но мы же сами между собой разберемся, зачем лезть? К тому же ты меня спас. И вообще… Это мое дело, с кем встречаться… А он мне эту тварь… Да он после такой подставы вообще молчать должен… Ты, кстаи, в курсе, что папа нашел тех, кто его заказал? Он еще потому не особо со мной активничал, что занят был слишком, этих придурков в асфальт втрамбовывая… Но вообще, я устала. Я уже не хочу тут. Они меня за человека не считают, так… кукла с глазами, без своего мнения. Одна эта отправка в колледж чего стоит… Я за нее еще отдельно спрошу потом… Это же пиздец голимый, Виталь… Как я его ненавидела, не передать! И Гошку тоже! Но Гошка просто дурак, он потом признался, что был против Англии, а папаша ему пригрозил военкой… А я хочу с тобой… А так переживала… Я думала, умру…
— Выходи за меня замуж, Радужка, — перебиваю я ее, потому что больше не могу терпеть. Она мне нужна. Вот такая, маленькая, растерянная, что-то сбивчиво болтающая. Она такая разная, острая и нежная, дерзкая и ранимая, пробивная и бестолковая… Она моя. Хочу ее себе. Навсегда. И плевать на папашу ее, на его мнение о моих способностях нас содержать и жить вместе.
Блять! Жизнь — дико хрупкая вещь! Сегодня ты на коне, а завтра валяешься на больничной койке и все твои мечты сужаются до момента, когда ты сможешь самостоятельно сходить поссать…
Даже если ее папаша прав, и у нас ничего не получится, потому что мы молодые и безбашенные… Я все равно буду всю жизнь себя проклинать за то, что проебал такой шанс. Ее, мою радужную поняшку, упустил. Только потому, что зассал ответственности.
Нет уж!
— Чего? — оторопело хлопает длиннющими кукольными ресницами Радужка. Она, похоже, настолько увлеклась жалобами, что не услышала или не поняла моих слов…
— Выходи за меня, а? — мой тон поневоле становится просительным, — я не знаю, как будет дальше, но сейчас я хочу, чтоб ты была моей по закону. Чтоб никто не мог больше…
Тут я задыхаюсь, смотрю на нее в упор.
Да, не романтик. Да, пиздец, а не предложение… Но скажи “да”, Радужка… Скажи, а? Я буду тебя любить. Я буду за тебя отвечать. Я буду тебя…
— Сомик… — осторожно спрашивает она, подозрительно блестя глазами, — у тебя температуры нет?
— Нет. Выходи за меня. Поедем ко мне. Будем жить вместе. И Шарик с нами.
— Блин… А может, просто кофту расстегнуть?
Я не выдерживаю и начинаю ржать, ощущая, как по щекам катятся слезы. От смеха, естественно, а как же иначе?
Она мне скажет “да”. Она просто тоже думает, что я не смогу взять ответственность. Не верит в меня. Это нормально. Я другого пока не ожидаю.
Но у меня еще есть время.
Все сделать, чтоб было “да”.
Глава 46
— Виталий, я получил распоряжение от вашего отца… — наш управляющий, Семен Васильевич, смотрит на меня поверх очков с явным неодобрением.
Не знаю, чего ему больше не по кайфу: моя рожа наглая? Или то, что я ноги ему на стол сложил?
Наверно, все в комплексе. Но ничего не могу с собой поделать, с самой первой минуты, как зашел в его кабинет, тянет выебнутся.
Если б этот старый козел вел себя нормально, то и я бы не выступал, но он за пять минут общения какую только рожу не скривил, показывая, что думает обо всей этой затее моей работы на благо папаши на родном заводе.
— У нас есть место в юридическом… Правда, для этого пришлось уволить специалиста…
Достаю сигарету, прикуриваю, щурюсь на него злобно.
Семен Васильевич поджимает губы по-стариковски, смотрит еще более неодобрительно, но молчит.
А я все жду хоть каких-нибудь проявлений от него, кроме халдейских. Хоть чего-нибудь, что указывало бы на то, что он — человек, руководитель, блять, завода! И не одного!
Но нихера.
Я — нелюбимый, но все же сын и наследник, единственный, причем.
А он — наемная сила…
И вынужден терпеть мое поведение.
— Весь фронт работ возьмет на себя ведущий специалист… Пока вы будете вникать в работу…
— А потом? — усмехаюсь я.
— А потом… По обстоятельствам…
Читай: будем ждать, когда тебе надоест это дерьмо.
Я сижу, покуриваю и с неожиданным унынием думаю о том, что на редкость это тупая затея: работать в семейном бизнесе. Сходу понятно, как это будет.
Я, как тупой наследник гендира и собственника, начну приезжать в рабочее время, просиживать штаны в офисе, максимум, занимаясь какой-то хуйней малозначительной, потому что ничего серьезного мне никто не доверит. Буду ловить косые взгляды и терпеть подхалимаж тех, кто половчее и погрязнее. Ведущий специалист, сто процентов, начнет саботажничать, понимая, что меня на его место вопрут по-любому. Если хоть чуть-чуть проявлю смекалку и понимание предмета. А значит, что? Значит, нельзя давать мне такую возможность…
И буду я сидеть в офисе рабочий день, получать нехилую зарплату, потому что тут я уверен, папаша не поскупится… И умирать от скуки, безделья… и собственной никчемности, понимания того, что, если б не папаша, никто бы меня даже на стажерскую должность не позвал бы сюда.
Предприятие у нас — одно из градообразующих было в советское время, пока дед в период перестройки не подсуетился и не приватизировал его на себя. Для самого предприятия это только в плюс пошло, рабочие не потеряли свои места, расширение даже вовсю идет до сих пор… Так что за возможность здесь работать, причем, даже в цехах, чего уж говорить про офисный планктон, жители города бьются в кровь.