Сильнее все тело ноет, ломит от потребности касаться, трогать, гладить, желательно, везде, желательно всей поверхностью кожи, каждым сантиметром…
Хочу ее! Хочу!
И, судя по бешено горящим глазам Радужки, она тоже меня хочет. Тоже с ума сходит. Рвет на мне куртку, тянет футболку, просовывая ладошки под нее, трогая живот, и мне ее прикосновения — огнем! Больно! Круто! Горячо!
Шиплю, не сумев сдержаться, и Радужка тут же пугливо убирает ладони:
— Больно? Прости-прости-прости…
— Ни за что… — хриплю я, — поцелуй, чтоб прошло…
Радужка с секунду тормозит, прикусив губку, а затем молча рвет футболку вверх.
И в следующее мгновение я понимаю значение выражения “оказаться в нирване”. Потому что, когда ее влажные губки касаются горячей кожи живота, я реально улетаю в нирвану.
Бесконечный острый кайф, с каждым ее прикосновением все острее и острее, словно волны набегают толчками на сухой песок, дальше, дальше, дальше…
Я не осознаю, когда успеваю встать на колени на диване, когда она становится напротив, трогает мою грудь, живот, скользит пальчиками своими, губами, неумело, но так сладко, так круто, что дрожью продирает и не хочется останавливать. Кажется, я вечность готов так простоять, умирая с каждым ее поцелуем, с каждым движением все больше и больше.
Но какая-то, еще не атрофированная кайфом часть мозга помнит, что времени у нас мало, и хрен его знает, насколько хватит выдержки у Немого…
И потому я, как ни хотелось бы, чтоб Радужка продолжила исследование моего тела языком и, кто его знает, возможно, добралась бы до нижней, самой интересной базы, торможу ее, подхватываю под локти и опять сладко и долго целую в губы.
Отрываюсь, заглядываю в абсолютно поплывшие яркие глаза…
Сомик, а тебя вообще когда-нибудь так хотели девочки? Чтоб вот так, с таким взглядом, с таким выражением лица? Было ли в твоей гребанной жизни хоть что-то слаще?
Нихера.
Нихера не было…
Она первая во всем, моя Радужка. Это не я ее невинности лишил, а она меня. И в гораздо более серьезном плане.
Физика — это важно. Но вот то, что происходит на другом уровне между нами, со мной происходит… Это куда как важнее. Серьезнее.
Укладываю ее обратно, в пару движений стягиваю широкие черные джинсы, задыхаюсь от вида голубеньких трусиков. Такой невинностью от них веет, что поневоле облизываюсь. Сейчас бы прямо через них куснуть, сжать зубы, делая чуть-чуть больно и кайфово. Чтоб ножки тонкие дрогнули, а поясница изогнулась…
Хочется до слюноотделения. Но потом. Потом непременно…
А пока что просто провожу ладонями по бедрам, стягивая это голубое безобразие и раскрывая перед собой девчонку полностью.
Один взгляд в мятущиеся глаза, дергаю ремень на джинсах, одновременно подхватывая ее под бедра ближе к себе.
Хочу так сейчас. Хочу на нее смотреть, когда брать буду.
Радужка бессильно закидывает руки над головой, тонкая майка натягивается на груди. Она без белья, засранка такая… Соски острые, того и гляди ткань прорвут.
Провожу пальцами по розовой, нереально привлекательной промежности, ощущаю влагу, опять смотрю в лицо Радужки.
Хочешь меня, да? Хочешь…
Она, стоит мне прикоснуться там, внизу, начинает дрожать и выгибаться в струнку. Отзывчивая какая… Как мы много времени потеряли, а? Ничего… Наверстаем…
Мой член смотрится большим, особенно на контрасте с нею, такой маленькой и аккуратной.
И меня торкает от этого еще сильнее.
Вхожу, не торопясь, смакуя каждое мгновение, смотря то вниз, то в безумное совершенно лицо Радужки, стыдливо бросающей взгляды на то, как я беру ее. И эта стыдливость добавляет дополнительный градус в мое сумасшествие. Понимание, что, кроме меня, никто ее не трогал там, выносит. Ощущаю, что не смогу сдерживаться, успеваю только предупредить:
— Радужка, сейчас будет жестко…
И рывком вхожу полностью.
Она вскрикивает и выгибается, буквально на мостик становясь! Майка задирается, обнажая острую, красивую до охерения грудь, и я, озверев совершенно от этого зрелища, принимаюсь, рыча, вдалбливаться быстро и жестко в послушное, податливое тело. От каждого моего движения Радужка вскрикивает, цепляется за кромку дивана над головой, грудь ее подрагивает ритмично, и я просто с ума схожу от происходящего.
Уже не контролируя силу, зверски сжимаю пальцы на белых нежных бедрах, натягиваю ее на себя все грубее и жестче, провожу ладонью по влажному, нереально залипательному животику, надавливаю на низ, кажется, ощущая даже себя в ней.
Это гребанный космос, так не бывает просто! Я был уверен, что так не бывает!
Бывает. Все бывает.
Не теряю темпа, скольжу пальцами ниже, к клитору, мягко потираю, и Радужка, неожиданно распахнув свои огромные глаза, начинает дрожать и сжимать меня сильно и ритмично собой.
Она кончает дико красиво, настолько, что я забываюсь полностью и умираю следом за ней, раздираемый оглушительным кайфом на части.
На последних секундах не удерживаюсь и падаю на слабо пискнувшую девчонку, придавливаю ее всем телом и одурело вдыхаю аромат разноцветных волос. От этого дополнительно торкает, словно афтешоки оргазма ловлю.
Кайф… Блять, какой кайф… Если бы знал, что такой с ней кайф будет… Наплевал бы на все растанцовки, на ее папашу, на длинного урода, ее брательника, и просто силой утащил Радужку к себе домой. Запер бы нас там, от всего мира отгородился и трахал бы ее днями и ночами, пока не подох бы, наконец, прямо на ней. От счастья!
Вот дурак же! Вместо того, что жрать все, что горит, и курить, все что дымит, мог бы все это время… Дурак! Гребанный дурак…
— Сом! — голос Немого за дверью обрушивает на нас реальность, — в темпе там! У поняшки телефон рвет… Потеряли ее. Сейчас найдут!
Радужка подо мной слабо стонет, впечатывась мягкими губами в шею, а я выдыхаю, пытаясь собрать в кучу то, что осталось от прежнего безбашенного Витальки Сома.
И думаю, что, в принципе, все не так уж херово с моим везением…
В конце концов, Немой мог бы стукнуть в дверь парой минут раньше…
Глава 48
— Ну че, когда первый рабочий день?
Немой щурится в небо, облокачивается на низкие перила эксплуатируемой крыши, куда напрямую выходит дверь его квартиры.
Наши девочки усвистали в торговый центр неподалеку, чтоб потом обвинить в погрешностях геолокацию, а мы выбрались на крышу покурить и прийти в себя.
Я смотрю на сцену летнего театра, на синь реки, такую близкую, что, кажется, прохладой веет оттуда. Хотя, вероятно, так и есть. Не лето уже на дворе, скоро река встанет, покроется льдом, и на его поверхности начнут появляться черные точки любителей зимней рыбалки.
Хорошее место тут, папаша Немого, конечно, со вкусом мужик, такую квартиру сыну забабахал… А у меня дом на блядских четыреста квадратов в центре города… Нихера хорошего…
И вообще нихера хорошего от моих предков нет… Даже работы.
Зачем Немому хвастанул, что буду у папаши работать? Дебил все же… И чего теперь, врать?
Нахуй.
— Никак… — выдыхаю я, не глядя на приятеля, — не буду там работать…
Немой молчит, не комментирует, и это, как всегда, парадоксальным образом заставляет меня говорить, поясняя ситуацию.
— Понимаешь… Они для меня место освободили, какого-то бедолагу выкинули… И сразу дали понять, что нихера работать я не буду, не дадут, потому что, типа, тупой. Хочет сын барина развлечься, ну хер с ним… Попрыгаем, за такие-то бабки… Я глянул на это все… И затошнило.
Немой продолжает молчать, щуриться на сцену, словно видит на ней, пустой сейчас из-за завершения сезона, что-то, только ему понятное. Или, может, вспоминает чего. А я чувствую потребность дальше болтать, пытясь донести свою точку зрения.
— Я не хочу так, понимаешь? Заебало! — невольно повышаю голос, потому что кажется, что Немой меня не слышит, не понимает! А мне почему-то очень нужно, чтоб понял! — Я хочу доказать, что могу! Хоть что-то… Понимаешь? Я не хочу, чтоб меня все воспринимали, как сына барина! Я — не он! Я — другой! Понимаешь, мой отец… Да он сам такой же, как и я! Тоже наследничек… Без башки… Вот дед был… Глыба. Это же он все сделал, все собрал, ну ты в курсе, у тебя тоже дед же…