— Зря ты так радуешься и скачешь точно заяц на солнышке, — мрачно буркнул я, — знал бы ты, что тут у нас происходит.
— А что? — беспечно полюбопытствовал он, неудачно попытавшись изобразить несколько па из своей любимой «чаттануги чу чу». В легких сандалиях это было не удобно. Можно подумать, кроме «Серенады Солнечной Долины» больше нет образцов для подражания.
— Это все началось недели полторы назад. Может даже и раньше. По крайней мере, достигло таких размеров, что даже я, совершенно погруженный в лекции, семинары, зачеты, и кафедральную текучку понял, что что-то происходит. Что-то из ряда вон выходящее…
— Бе-е-едненький, — протянул Гарольд, — ле-е-екции читать приходится. А по короче нельзя?
— Да уж, должен же кто-то и лекции студентам читать, а то все остальные только высокой наукой и заняты.
— Да ладно, не дуйся, Сашка, просто эта гравитационная линза мне не дает покоя. Это такая линза, черт ее дери! Так что там все-таки случилось?
— Грубер защищает докторскую.
— О, Алоис дозрел! Да ни фига он не защитится. Последний вариант его диссертации назывался, кажется, «Окончательная топологическая модель ранней Вселенной». Прикинь, Сашка, «окончательная модель», а? Да любого оппонента стошнит. Зря я, наверное, пропустил его кандидатскую четыре года назад, я ведь тогда этот анекдот просто не воспринял всерьез.
Я отлично помнил этот «анекдот». Алоис ловко жонглировал понятиями, не давая при этом ни одного четкого определения, не выписывая уравнений. Как только я оказывался близок к пониманию происходящего, Алоис уже ускользал в смежную тему. «Скалярная теория не противоречит самой себе в рамках этой теории», «вакуум не сопротивляется движению», — изрекал Алоис. Гарольд откровенно ржал, демонстративно встречаясь глазами с Биркенау, научным руководителем Алоиса. Мне приходили на ум какие-то драконы, заглатывающие собственный хвост посреди равнодушного к их усилиям Вакуума. Наивный Гарольд был совершенно убежден, что этот парень моментально вылетит из института, вне зависимости от того, защитится он или нет.
— Боюсь, он все-таки защитится. Его официальным научным консультантом опять стал Заведующий Главной Лаборатории.
Гарольд помрачнел.
— Так-так, значит, Биркенау опять что-то затеял.
— Наш отдел всего лишь один из десяти, входящих в Главную Лабораторию, так что никто ничего не возразит — ни ты, ни тем более я. И это будет не очень-то хорошо, Гарольд.
— Зна-а-аем… Вот ведь проблем не было, думал, займусь спокойно новой темой с ребятами из неаполитанской обсерватории! Умеешь же ты изгадить настроение, Александр Константинович.
— Если Алоис защитится, то Биркенау этого «своего мальчика» приказом назначит тебе в отдел, математиком. Танака уволился уже почти месяц назад, и ты обязан закрыть вакансию до конца лета, а кого ты сейчас найдешь?
— Алоис, пешечка Биркенау, мать его… Если Алоис станет у меня математиком, то мне опять придется контактировать с нашим драгоценным заведующим. А я с таким трудом избавился от его работы над «черным ящиком» пять лет назад. Несмотря на то, что это была потрясающая тема моей предполагаемой докторской. Да черт с ней, с докторской… Помнишь, Саш, у Биркенау лет пять-семь назад вышли подряд несколько просто обалденных работ по моделированию биологических «черных ящиков»? Он работал в Японии. Это уже позже он почему-то проникся к «ящикам» необъяснимой ненавистью.
— Знаменитые «радужные анаграммы», конечно помню.
— Да, эти самые. Собственно, прочтя их, я бросил все свои дела с поляризацией реликтового излучения. Все-таки, Сашка, «черные ящики» — это моя любовь еще с институтских времен. А потом, когда мы поработали с Биркенау, я выяснил, что сам заведующий плохо понимал эти свои работы. И никто кроме меня этого почему-то не замечал. Правда наворочены они были до черта! Там сплошной функциональный анализ и высшая топология. Я, помню, обвинил Биркенау в плагиате и попросил предъявить настоящего автора.
— О, с тебя станется, — не выдержал я, — легко можешь такое ляпнуть.
— А что такое? — Гарольд удивленно вздернул рыжие брови, — на мой взгляд, в той ситуации это был совершенно естественный вопрос.
Я только тяжело вздохнул. И как это Гарольда до сих пор не выкинули из института? Видимо его ангел-хранитель сидит в самом Министерстве по Науке.
— Наверное, я все-таки был прав, — продолжал мой друг, — потому что Биркенау на скандал не пошел. Дело замяли, и теперь наш заведующий — признанный классик. Только, мать его, в рамку и на стенку! И все попытки это оспорить ни к чему не приведут. Биркенау всегда ставит мне палки в колеса… Да что говорить! Видимо, я у него как заноза в заднице.
— И еще есть одна проблема, Гарольд. Алоис Грубер Пёльцль не просто будет информировать своего начальника и покровителя обо всех наших делах, это-то как раз не самое страшное. Ты разве не знаешь — этот тип активно проповедует новый подход в структурной топологии пространства-времени, так называемый пертурбативный подход Льюиса-Пёльцля. В этом подходе первична его «единственно верная» теория, которая дополняется только малыми поправками, для подгона к реальным наблюдениям. Таким образом, возникнут проблемы с целым классом твоих непертурбативных моделей, разрабатываемых у нас в отделе. Запретить твои исследования напрямую Биркенау не может, но вот существенно усложнить тебе жизнь — это да. И это при том, что твой отдел сейчас законодатель мод у космологов. И зачем это надо Биркенау?
— Да ему наплевать на наш институт — ему главное «контролировать обстановку»! И контролировать меня, в частности. Все осторожничает, чертов деятель — это из-за него мы просрали четыре восьмиметровых телескопа на Паломаре, которые сейчас практически полностью принадлежат американцам! Вот что, Сашка, надо не дать Алоису защититься! Пусть я проморгал их авантюру с кандидатской, мне тогда на этого пацана наплевать было. Но к себе в отдел я этого сопляка не пущу!
— Ага, — усмехнулся я, — давай, разберись в тысячестраничном талмуде Алоиса, найди там фундаментальные ошибки и убеди в этом Ученый Совет! Я видел его работу — это очень тяжелый функциональный анализ. Нужен очень хороший математик, чтобы найти ошибку, если она вообще там есть.
— Есть! Не может быть верной эта галиматья!
— Извини, Гарольд, ты очень талантливый человек, но за оставшийся месяц ты ошибку и него не найдешь.
— Мерси за комплемант, всегда знал, что мой талант не проскочит мимо тебя незамеченным. Может, хоть морду Алоису набьем, а?
— Ну, еще что придумаешь!? — обозлился я.
— Зануда ты, Александр Константинович, — протянул Гарольд, по-мальчишески засунув руки в карманы, — и тон у тебя лекторский — аж тошнит. Со студентами наобщался, любитель молодежи?
— Не ерничай, Гарольд…
— Ну хорошо, — он неожиданно стал серьезным, — твои предложения?
— У меня есть на примете один математик, мне очень рекомендовал его отец Юрии Отса. Помнишь, этот педант, из отдела матстата? Невероятный педант, но он как лакмусовая бумажка на хороших специалистов. Если уж кого похвалит, значит, человек того стоит.
— Ну, и кого же рекомендовала твоя лакмусовая бумажка?
— Есть такой консультант лондонского Королевского Общества, аналога нашей Академии Наук, профессор Реджинальд Чарльз Этелинг де Краон.
— Ну?
— …то есть даже не академик, а их арбитр в разрешении спорных вопросов.
— Заплесневелый, выживший из ума, страшный как антихрист и дотошный как инквизитор англичанин? Или фамилия французская? Знаешь, Сашка, кого берут «консультантами» в Академию Наук? Да тех, которым уже под восемьдесят, которые не могут дойти к восьми утра на рабочее место, но которых до слез жалко так вот уволить. Вот и держат их за былые заслуги.
— Во всемирной математической энциклопедии сказано, что родился в Англии, в Лондоне. Кстати, он не сильно старше нас с тобой.