— Тут еды хватит на нескольких людей, — заметил Рэндалл. — Кажется, ты позабыла, что нас только двое.
— Я ем за двоих, — рассмеялась Шэрон, указывая на свой живот. — А когда голоден, хочется взять всего побольше. — Она протянула ему пластиковую тарелку, вилку и нож. — Накладывай, не стесняйся.
Через несколько минут Рэндалл удивленно воскликнул:
— Никогда не любил готовую еду! Но, видимо, у вас в Испании ее делают гораздо лучше, чем в Англии. Очень вкусно!
— Думаю, что секрет в другом. Мы едим на свежем воздухе, а это совсем другое дело. Особенно на пляже, под плеск волн…
Он задумчиво посмотрел на прибой, оставляющий на песке длинные пенные полосы.
— Знаешь, обычно секретарша заказывает готовые обеды и приносит их мне в кабинет. Я торопливо запихиваю в себя еду между телефонными звонками и воспринимаю ее как пополнение запаса энергии. Ни разу не случалось мне задуматься о вкусе.
— Но это ужасно! Еда такое же таинство, как многое другое, дарованное нам Господом. К ней надо относиться с должным уважением. Неудивительно, что врач велел тебе отдохнуть, вырваться из офиса. А как обстоят дела, когда ты дома? Ты тоже не находишь времени поесть не спеша?
— Я всегда возвращаюсь поздно, и к этому моменту экономка, которая заодно и готовит, уже уходит домой. Поэтому я разогреваю то, что она запасла для меня, и ем, читая очередную кипу документов.
Шэрон неодобрительно поцокала языком.
— Бывает, что у меня очень много домашних заданий, но до такого я никогда не доходила. Бабушка говорила, что всю работу все равно не сделаешь, поэтому надо успеть еще и пожить.
На лице ее было написано столько любви к покойной старушке, что Рэндалл с горечью подумал, что бабушка, видимо, оказалась для Шэрон единственным человеком в жизни, кому можно было по-настоящему доверять.
— А чем твоя бабушка зарабатывала на жизнь?
— Пока был жив дедушка, ей вообще не приходилось работать. Но я этого времени почти не помню. А при мне она давала уроки игры на фортепиано и на гитаре. Именно от нее я унаследовала способности к музыке.
— Но почему ты выбрала такой странный инструмент, как флейта?
— Не знаю. Просто захотелось. Сначала подбирала мелодии на слух, потом выучилась нотной грамоте. — Шэрон вздохнула. — Жаль, что ты не знал мою бабушку. Она так играла на гитаре, что не хочешь, а пустишься в пляс!
— Ну, — ухмыльнулся Рэндалл, — это не для меня. Я совершенно не умею танцевать.
Она снова озабоченно поцокала языком.
— Я все больше и больше беспокоюсь. Ты не ездишь на пикники и не купаешься в море. Не находишь времени, чтобы поесть с удовольствием. Не умеешь танцевать. Как же ты развлекаешься?
— Вот-вот, примерно то же самое мне сказал мой врач. Что мне нужно время от времени делать перерыв в работе, а то я загоню себя.
— Похоже, твой врач — умный человек. Возможно, тебе следует прислушаться к его совету.
— Я так и делаю. По крайней мере, сегодня.
За едой Шэрон время от времени бросала взгляды на Рэндалла. Спору нет, выглядел он куда лучше, чем по приезде из Оксфорда, но все же еще не полностью расслабился, ему явно не хватало душевного покоя.
Ей хотелось узнать, что же так гложет ее соседа. Но вряд ли он поделится с кем-либо своими проблемами или обрадуется, если она станет лезть к нему с расспросами. Однако рискнуть стоило.
— А ты так много трудишься, потому что приходится или потому что любишь работу?
Рэндалл как раз доел цыпленка и салаты и перешел к десерту — сыру с фруктами. Вопрос заставил его призадуматься. Очень хотелось быть откровенным с этой женщиной. И он решил попробовать.
— Я мог бы бросить работу прямо сейчас и никогда больше и пальцем не шевелить. Не говоря о доходе, который приносит фирма, я сделал достаточно удачных капиталовложений, чтобы деньги на моем счету не иссякали. Иными словами, я работаю не ради денег.
— Тогда тебе нравится твое дело.
Пока Рэндалл обдумывал ее слова, Шэрон любовалась чеканным профилем и волосами, которыми играл ветерок. Было что-то чувственное в том, как светлые пряди касались шеи, путались между собой.
— А с какой стати я занимался бы этим, если бы мне не нравилось?
— Вот и я спрашиваю о том же, — сказала Шэрон, не обращая внимания на сарказм в его голосе.
Рэндалл долго-долго смотрел на море, и лицо его при этом оставалось бесстрастным.
— Ладно, попробую объяснить, — произнес он наконец. — Я продолжаю так много времени проводить в офисе, потому что, бросив, как бы проиграю. А я не умею проигрывать, понимаешь, не умею! Так был воспитан с самого детства.