Через четыре-пять секунд Автандил Алексеевич, уверенно передвигаясь по залу, подходит к боковой ложе, в которой сидят несколько человек.
— Думайте о той, вещи, которую вы дали, — говорит Автандил Алексеевич.
Зритель думает, но телепат не видит ее в руках у сидящих в ложе. Он ничего не понимает. Может быть, он ошибся?
— Думайте! — снова требует он. Приходит та же самая мысль: «ботинок». Но куда же делся этот коричневый мужской ботинок? Ответа он не может найти в мыслях думающего на сцене человека, потому что тот просто не знает! Тогда Ломсадзе «переключается» на мысли сидящего перед ним зрителя. Он не просит его думать. Тот и так думает, он не может не думать, ведь чужой ботинок он надел на свою ногу и теперь с интересом ждет результата опыта, отлично понимая, что в ложе его ног не видно!
— Будьте любезны, снимите чужой ботинок со своей левой ноги, — обращается он к шутнику, — тем более что он вам слегка велик!
В зале смех, а шутник, удивленно качая головой, наклоняется и, сняв чужой ботинок, отдает его телепату под дружные аплодисменты зрителей. Автандил Алексеевич берет ботинок и снова обращается к зрителю, стоящему на сцене, говорит:
— Кто же сидит без ботинка? Кому нужно его вернуть? Думайте!
Через секунду — вторую уверенно направляется к третьему ряду, к человеку, сидящему третьим от края.
— Возьмите, пожалуйста, свой ботинок. Хорошо, что велик оказался, а то бы вы ушли с моего выступления домой в одном ботинке.
На одном из подобных выступлений в перерыве за кулисы к Автандилу пришел… Вольф Мессинг. Сидя в зрительном зале, Мессинг был поражен той легкостью, с которой Автандил проводил телепатические опыты. Он много слышал об этих опытах, но люди склонны преувеличивать, и он решил посмотреть сам. Увидев, он был потрясен. Только два опыта похожи на опыты, которые обычно демонстрировал он, да и то проведены без видимых усилий. Остальное все иное, сложное. Люди, наблюдающие эти опыты, вряд ли могли по достоинству оценить их сложность, и только он, Мессинг, понимал меру их сложностей в полном объеме. Поневоле у него возникал вопрос: смог бы он так? Безусловно, нет. Мессинг и не предполагал, какие чудеса мог бы продемонстрировать Ломсадзе, если бы не философия йоги. Увидев Автандила за кулисами, он, обычно сдержанный на похвалу, сказал:
— Поздравляю Вас, Автандил. Вы прекрасно выступаете. Автандилу была приятна похвала Мессинга, он видел, что тот искренне рад за него.
— Спасибо, Вольф Григорьевич. Я рад, что Вы пришли на мое выступление.
— Мне нравится ваше выступление. Вы так легко проводите телепатические опыты, я даже не ожидал.
Автандил улыбнулся. Мессинг спросил о детях, о здоровье. Автандил о здоровье; Мессинга не спрашивал — он видел, что Мессинг болен. Поговорили еще немного. На прощание Мессинг подарил Автандилу свою фотографию с надписью: «Мысленно всегда с Вами».
А через год Вольф Мессинг позвонил Автандилу и пригласил к себе домой. Ломсадзе приехал. Дверь ему открыла жена Мессинга и провела в комнату. Его встретил измученный болью человек. Они сели на диван. Мессинг спросил Автандила, как дела, и после ответа сказал:
— А у меня со здоровьем совсем плохо. Вот предлагают лечь в больницу на операцию. Как думаете, ложиться или нет?
Мессинг ждал совета. Он, вероятно, понимал, что будущее Автандилу известно. А что мог сказать Ломсадзе? Мог ли он предложить помощь? Дать надежду? Но надежды нет. Слишком поздно. Дни жизни Мессинга уже сочтены, независимо от того, ляжет он в больницу или нет. Обманывать или утешать такого человека было нельзя, но и говорить правду не имело смысла: он ее и сам знал, поэтому Автандил ответил:
— Раз решили лечь — ложитесь.
Мессинг еще не решил лечь в больницу, и он понял, что этим хотел сказать Ломсадзе.
— Наверное, я так и сделаю. Он помолчал. Затем продолжил:
— Мне всегда помогает мой талисман. Он хранит меня от всех бед. Я никогда с ним не расстаюсь, — он показал висевший на груди черный мешочек и достал оттуда большой в несколько карат бриллиант.
Камень так и засиял, преломляя и разноцветно отражая дневной свет своими многочисленными гранями, и, хотя Автандил не был знатоком ювелирных камней, ему не трудно было догадаться, что бриллиант имеет большую ценность. Действительно, когда-то он принадлежал царской семье, у него даже было собственное имя. Никто не знает, как он попал к Мессингу, но тот хранил его, как зеницу ока, и верил, что драгоценный камень охраняет его от всех бед. Посмотрев на талисман, Мессинг печально произнес: