В бинокль с мыса Выходного, на расстоянии примерно около километра, может быть поменьше, я увидел однажды, как к лежащему тюленю (а они очень чуткие) по-пластунски подкрадывается белый медведь. Самое интересное, что тюлень изредка поднимает голову, оглядывается — всё ли в порядке, всё ли спокойно, можно ли продолжать отдых, но медведя не замечает. А тот подкрадывался предельно осторожно, распластавшись на снегу, как меховой платок. Он полз на брюхе и одной лапой прикрывал свой чёрный нос, чтобы не выделялся на фоне белого снега.
Наконец медведь оказался совсем рядом, а его жертва так ничего и не замечала. Медведь прыгнул. Но… видимо, это был молодой зверь. Он не расчитал прыжок и примерно на полметра перемахнул через тюленя. Оглянулся — тюленя не было. И что, вы бы думали, сделал медведь? Он пошёл обратно и два раза прыгал на лунку, пока не отработал достаточной точности прыжка. Молодой охотник за тюленями явно тренировался и занимался самовоспитанием, не щадя собственного самолюбия.
Сознаюсь, я смотрел на эту картину разинув рот. Всё было как в цирке, где властвует железный закон: не сделал номер — не уходи с арены, пока он у тебя не получится. Ареной был лёд Карского моря, а дрессировщиком — природа. Зверь твёрдо знал, что, если он не отработает номер, останется голодным.
Арктика была щедра на впечатления, хотя работа и не позволяла часто отвлекаться. В результате год не прошёл, а пролетел. И снова в проливе появился «Юшар». Снова большой аврал. Те, кто приехал, — на берегу, мы, уезжающие, взволнованные и немного счастливые, смотрим на них с борта корабля. Последние прощания. Винтовочный салют. Новая Земля осталась уже за кормой.
После тишины, окружавшей нас на зимовке, Москва показалась оглушительно громким и бурным городом, хотя почти всё оставалось без изменений. На Лубянке, под Китайгородской стеной, на столах и прямо на земле по — прежнему раскладывали свой товар букинисты. Книжный развал, с его безвозвратно ушедшими типами, был живописным зрелищем. Наряду с любителями и знатоками книжной старины здесь действовали и «коммерсанты». Поглядывая в мою сторону, они выкрикивали во весь голос фамилии классиков, а затем, воровато оглянувшись, добавляли:
— Молодой человек, есть неприличные открытки!
Темп жизни изменился. Скрежетали грузовики, автобусы и трамваи, готовые разрезать неосторожного пешехода, как барашка в шашлычной. Извозчики стали ездить строго по правилам, а на главных перекрёстках Москвы, подле столбов с вертящимися стрелками первых московских светофоров, наделённые всей полнотой державной власти, встали первые регулировщики. Вращая огромные стрелки, они пускали в ход и останавливали экипажи с двигателем в одну лошадиную силу. На улицах рождался порядок.
Но перемена заключалась не только в появлении регулировщиков. За год моего пребывания в Арктике Москва обогатилась первыми такси. Была куплена партия автомобилей «рено». Чёрные, похожие на револьверы «браунинг», ручкой вверх, они ещё тонули среди множества извозчиков. Глядя на этих тарахтящих автожуков, москвичи и думать не могли, что разглядывают снаряд невероятной силы. Пройдёт время, и он снесёт Китайгородскую стену, расширит Тверскую, сделав её улицей Горького, — одним словом, будет многим способствовать превращению «большой деревни», старой Москвы, в Москву наших дней.
Уже тогда началась реконструкция. Делалось это пока ещё довольно робко. Все стройки, и большие и малые, были известны наперечёт. Самые грандиозные из них, по современным меркам, выглядели более чем скромными.
На Тверской воздвигалось здание Центрального телеграфа. Окружённое забором, оно стояло в лесах. Ни одного подъёмного крана — всё делалось вручную, даже подъём кирпичей. Их таскал рабочий, называвшийся тогда козоносом. Небольшое приспособление — коза — позволяло такому носильщику уложить и тащить на спине несколько пудов кирпичей.
С удовольствием ходил я по московским улицам. На Страстной площади ещё возвышался монастырь. В центре площади — окружённое трамвайными путями, одноэтажное здание трамвайной станции. Бронзовый Пушкин ещё стоял в начале Тверского бульвара.
Я люблю Москву. После длительного отсутствия она показалась мне особенно прекрасной. Но любоваться долго не пришлось: меня призвали в армию.
Бравый солдат Кренкель
Солдатский сундучок. «Последний нонешний денёчек…» Пижама красноармейца Царёва. Бравый старшина Сагалович. Наряд в столовую. Старушка и её булочки. «Солдат-мотор» в действии. Командир роты Шишкин. Как мы радиофицировали деревню. Военные парады с интервалом в полвека. Встреча со старым другом Рудольфом Абелем. На бирже труда.