Вот и все, что Рафаэль рассказал мне, но я сразу понял по его поручениям, что склонность к Гите вытеснила все прочие влюбленности. Я спросил его, не передала ли ему Гита весточку от Бенедетты. «Молчи об этом, — мрачно ответил он, — она, должно быть, умерла, она была создана не для этого мира и не для грешника. Ты должен познакомиться с Гитой, когда я закончу ее портрет, в ней все смертные грехи расцвели пышным цветом, но лучшее в человеческом облике скрыто для вас — это я видел по тому, что ты качал головой, — кроме того, ты должен стать ее слугой, чтобы полностью понять ее великолепную царственную сущность». — После длительного молчания он продолжил: «У нее есть странная обезьяна, огромный самец, никогда я еще не видел, чтобы животное было столь подобно человеку. Когда мы отужинали, он вышел из своей комнаты и со звериной жадностью накинулся на объедки и потом, довольный, прыгал по столу и креслам. Он носит чужеземное платье и, казалось, понимает, что я говорю о нем. Таковы уж эти животные: мне все время кажется, что они — воплощения старых богов, которые продолжают жить только страстями, с тех пор как их царствование над человеком закончилось. Но как бы то ни было, — завершил он, — обезьяна ли это существо, старый языческий бог или изуродованный человек, я попросил Гиту, чтобы я видел его как можно меньше, она любит его, она ласкает его, и это сердит меня!»
Я должен так подробно говорить об этой «обезьяне» — так называла Гита это существо, — поскольку оно сыграло значительную роль во всей этой истории и это ужаснейшее создание из всех, которых я когда-либо встречал. Оно не было обезьяной, клянусь спасением своей души! Впрочем, я видел его весьма редко, поскольку обычно он находился взаперти в темной каморке рядом с комнатой, где спала Гита, и выходил иногда лишь по вечерам. Тем временем я очень быстро понял истину и увидел, что она перед сном обычно месила тесто в той темной комнате с его помощью, после того как снимала с себя роскошные парадные платья, которые Рафаэль по собственному усмотрению покупал для нее или заказывал у портного. Но что поделать, о некоторых вещах Рафаэль и слышать не хотел. Поэтому свои догадки я держал при себе.
Никакой другой женщине Рафаэль не уделял столько внимания, не был столь изобретательным в развлечениях, которые могли бы ей понравиться. Он не экономил, занимал деньги у друзей, когда ему не хватало, чтобы полностью обустроить старый, хоть и большой, но очень запущенный дом булочницы. Ведь большую часть тех гравюр с античными сюжетами, которые вырезал Маркантонио, — например, Юпитер, который ведет нерешительную Юнону к трону свергнутого Сатурна, Парис, который отдает яблоко красивейшей, и многие другие эскизы к фрескам должен был выполнять Джулио, из-за того что корыстная булочница занимала руки Рафаэля постоянными заказами, за которые хорошо платили, да только денежки-то все равно уходили на нее. Рафаэль был уверен, что все женские фигуры, которые он рисовал в то время, напоминали Гиту. Я отвечал, что всему причиной проклятые очки. Он сердился и не разговаривал со мной; я приходил в отчаяние и искал возможности примириться с ним. Тут мне пришла в голову блестящая идея, по которой вы можете судить, что и я не чужд высоких доблестей. Рафаэль и Гита любили гулять осенью, в первые светлые лунные ночи, в пустом саду за домом, в котором не было ничего примечательного, украшающего сад, кроме разве что пары старых лимонных деревьев и одной пинии, поскольку вся поросль стравливалась мельничными осликами, которые привозили муку. И вот однажды я заметил, что следы там, где прошли Гита и Рафаэль, были похожи на след змеи, из-за шлейфа возлюбленной, который стлался, как хвост, а там, где они целовались, след замыкался в круг и был похож на венок, если они задерживались там надолго. Едва я это заметил, я в спешке отправился к своим почтенным домочадцам, единственным занятием которых — если не считать попрошайничество — было садоводство. Я предложил им разбить сад за одну ночь, и стоило мне пообещать за это бочку вина утром, как все понеслись с лопатами и мотыгами, с топорами и пилами. В течение часа они пыхтели там с огромным грузом кустов и цветов самого благородного рода, которые они бог весть где выкопали и вытащили из земли. Я тем временем лопатой прибил и заровнял следы шлейфа, предательский след любви. В глубоком молчании шла работа, каждому из нас был отведен определенный участок, на котором он и сажал свои трофеи — украденные цветы и кустарники, — при этом, не сговариваясь, мы все притащили самые разнообразные сорта, и возникшая картина поразила нас своим великолепием еще в лунном свете. Как же мы были ошарашены утром, когда опустошили бочку с вином на самом высоком камне нового сада и восходящее солнце осветило нашу работу. Мы увидели, что наш сад представляет собой Рим во всей его красе, и никакой замысел и расчет не могли быть столь удачны, как художественное чутье Рафаэля, который, даже прогуливаясь, стремился наслаждаться роскошью и стройностью архитектуры вечного города и вел Гиту так, что их путь повторял рисунок римских улиц, как будто Рим всегда оставался перед его внутренним взором. Когда я обратил внимание своих кузенов на то, что ни один шаг не был случайным, что там, где Рафаэль менял направление, казалось, небо сливалось с землей в поцелуе, простой люд сложил руки в молитве, и кто-то воскликнул: «Святой Рафаэль, помолись за нас!», а юные девушки должны были по моему указанию спеть новые слова на старый мотив: