— Вставай.
Мария сделала, как ей велели. Она еще чувствовала в ногах некоторое онемение, но ей все же удалось удержать равновесие.
— Ты примешь душ, смоешь с лица всю эту косметику, — он провел пальцами по ее завитым волосам. — И всю эту дрянь со своих волос. Я хочу, чтобы они были натуральными. Хочу видеть их такими, какими они и должны быть.
Марию охватила паника. Неужели он будет смотреть, как она принимает душ? Будет стоять в ванной, уставившись на ее обнаженное тело? Она знала, что это и так скоро произойдет, но, столкнувшись с такой перспективой, Мария почувствовала, как ее пронзил ледяной страх.
Рафаил отодвинул от стены стул и сел напротив двери в ванную.
— Я подожду здесь, пока ты закончишь. Положу тебе одежду, которую ты сможешь надеть. Когда выйдешь, сядешь на это место. И будешь ждать моих указаний, как послушная маленькая роза.
Мария направилась в ванную. Проводив ее взглядом, Рафаил подошел к шкафу и вернулся с черной футболкой. По всей видимости, со своей. Он положил ее на черную мраморную столешницу в ванной. Уже уходя, он повернулся к ней, и она увидела в его золотистых глазах огни ада и смерть.
— Попытаешься сбежать или издашь хоть один звук, выдающий твое присутствие, и будешь наказана. Это наказание не доставит тебе удовольствия. Будет больно. Нестерпимо больно.
Ее обуял ужас, такой же сильный, как разряд молнии в летнюю грозу. Ужас перед тем, на что способен этот человек. Он провел большим пальцем по ее нижней губе.
— Я не хочу причинять тебе боль, но, если ты ослушаешься, я сделаю это. Не заставляй меня делать это, маленькая роза. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
Затем, словно у него в голове кто-то щелкнул выключателем, Рафаил улыбнулся своей теплой улыбкой и ласково сказал:
— Хорошенько смой всю косметику. Без нее ты будешь намного красивее.
Рафаил оставил Марию наедине с ее нервозностью, страхом и полным отчаянием. Она прикрыла дверь — замка не было. Подойдя к большой душевой кабине, Мария повернула кран на максимум. По комнате, прилипая к ее коже, заклубился пар. Возникший туман напомнил ей охватившую ее разум неразбериху.
— Ты должна довести все до конца, Мария, — прошептала она.
Подойдя к большому зеркалу, она вытерла запотевшее стекло и посмотрела на себя. Макияж все еще держался у нее на лице, но в тех местах, где потекли подводка и тушь, глаза обрамлял черный след. Завитки ее волос слиплись во что-то напоминающее крысиные хвосты, а губы были перепачканы красной помадой.
Мария выглядела точно так же, как женщины в том клубе.
— Вот кем ты должна стать, — сказала она своему отражению. ― Тебе нужно играть в его игру. Даже если это будет стоить тебе жизни. Ты должна попытаться помочь ему, спасти его душу.
В тех местах, где ее душил Рафаил, шея покрылась красными пятнами.
Он душил ее.
Мария вздрогнула, вспомнив зловещий проблеск, мелькнувший у него во взгляде, когда он сжал руки у нее на горле. Рафаил был неумолимым и хладнокровным убийцей.
Она молилась, чтобы в нем еще оставалось что-то помимо злобы. Какая-то затерянная частичка света. Что-то хорошее в глубине его души, к чему она могла бы воззвать, вытянуть на поверхность и прекратить его ужасный образ жизни.
Мария стянула через голову платье, стараясь не допустить, чтобы беспокойство сломило ее решимость. Затем сняла лифчик и трусики. Повернувшись к душу, она не нашла в себе силы оглянуться на отражение в зеркале. За все эти годы после ее спасения с ранчо Уильяма Бриджа, она ни разу не осмелилась взглянуть на свою голую спину.
Она не была готова вновь переживать те дни. В особенности сейчас. Не тогда, когда она вновь оказалась в аду.
Встав под обильные струи воды, Мария глубоко выдохнула. Этот душ был мощнее, чем в монастыре. Он был роскошным — весь выложенный плиткой из дорогого оникса с глянцевым покрытием. Сбоку на полке стояли шампуни и кондиционеры. Гели для лица и тела, бритвы — все, что только могло понадобиться.
Мария взяла с полки новую мочалку. И стерла с себя все следы прошлой ночи — грех, дым и увиденные ею сцены разврата. Она знала, что нечто подобное ждет ее и в ближайшие дни, или даже недели… столько, сколько времени потребуется Рафаилу, чтобы устать от нее. Она взглянула на свои запястья и лодыжки, на проступившие вокруг них красные полосы. К шее было больно прикасаться.
Мария закрыла глаза и прислонилась головой к мокрому кафелю. Затем вздохнула. Она пыталась успокоиться, настроиться на цель, и тут, вдруг, у нее в голове возник образ матери-настоятельницы.
— Я хочу навсегда остаться в монастыре, — сказала Мария матери-настоятельнице, когда та положила руку ей на спину.
Мария проснулась с криком посреди ночи, по щекам у нее текли слезы.
— Я не смогу снова выйти туда… — прошептала она. — Этот мир, эти жестокие люди, которые в нем живут…
Мария покачала головой.
— Я хочу служить Богу в уединении. Быть его преданной слугой.
Глаза настоятельницы наполнились сочувствием. Она знала о прошлом Марии. Знала о том, какие ужасы ей пришлось пережить. Мать-настоятельница посмотрела в маленькое окошко, расположенное у Марии в комнате.
— Христос жил среди грешников.
Мария замерла и попыталась унять бешено колотящееся сердце.
— Он не обделял их вниманием, не отмахивался от них, как все остальные. Он был рядом с ними, даже зная, что они совершают грехи и страшные преступления. Он говорил с ними, пытался помочь им узреть свет, — мать-настоятельница повернулась к Марии. — Посвятить себя Церкви — это не значит изолироваться от мира. Это значит слушать и помогать, даже когда кажется, что вся надежда потеряна. Это значит следовать примеру Христа. Общаться с грешниками и помогать им обретать истинный путь.
Мария покачала головой. Она знала, что, прежде чем уйти на покой в монастырь сестер Милосердной Богоматери, мать-настоятельница жила именно такой жизнью. Мария завидовала пожилой монахине. Она консультировала заключенных — людей, совершивших чудовищные преступления.
— Я… я не смогу, — сказала Мария и покачала головой.
Слезы скатились по щекам и упали на матрас.
Мать-настоятельница успокаивающе накрыла ее руку своей ладонью.
— Возможно, ты еще не готова, дитя мое. Но однажды это изменится. Однажды возникнет нечто, что призовет тебя. У твоего порога появится кто-то или что-то, от чего ты почувствуешь необходимость стать такой монахиней, которой, как тебе сейчас кажется, ты никогда не сможешь быть. И ты последуешь по пути Христа. Пойдешь бок о бок и рука об руку с проклятыми.
Мать-настоятельница улыбнулась.
― Ты откликнешься на зов, сестра Мария. Потому что твое сердце подскажет тебе, что пришло время.
Мария вспомнила слова матери-настоятельницы и сглотнута подступивший к горлу ком. Этот разговор произошел несколько лет назад, когда ее душа еще терзалась, и раны кровоточили. Поморгав в струях льющейся на нее воды, она почувствовала, как в голове у нее будто щелкнуло что-то. Неужели это тот самый момент? Мария подумала о Рафаиле, о клубе и о том, как его руки сжимали ей горло. О его золотистых глазах, которые то глядели на нее с лаской и добротой, а уже через мгновение — с жестокостью и обещанием неминуемой смерти.
В душе Марии шла яростная война. В ней боролись страх и мужество, каждый из которых то укреплял, то терял свои позиции, не в силах одержать победу.
Но ей нужно было продолжать действовать.
Мария не знала, сколько времени она смывала с себя все ранее нанесенные средства. Чем чище она становилась, тем больше ощущала себя самой собой. Убедившись, что ее ноги и тело выскоблены до чистоты, она, наконец, выключила воду.
Мария вышла из душа и вытерлась полотенцем. Она затягивала по времени каждое свое движение. Наконец, почистив зубы и поняв, что делать ей больше нечего, девушка натянула через голову футболку Рафаила. Теперь она пахла так же, как он. Свежей водой и солью.
Странно, но это даже помогло ей успокоиться.
Глубоко вздохнув, Мария вернулась в комнату. Рафаил сидел там, где и говорил — на красном стуле с изысканным орнаментом. Он держал в руке хрустальный бокал с янтарной жидкостью, слегка вращая его на весу. Увидев ее, опустил стакан на пол.