— Прошу вас! — воскликнул он. — Я тоже хочу внести ясность. Я не собираюсь выуживать у вас секреты, не ищу скандальных историй, меня не интересует ни закулисная сторона работы вашего союза, ни материалы, компрометирующие Рафферти. Меня интересует его биография: откуда он, из какой семьи, когда и почему начал участвовать в рабочем движении, что собой представлял двадцать лет назад. Я бы хотел знать, чем он руководствуется в своей деятельности, и потому мне важно понять, каким он был в молодости.
Хант смешно наморщил лоб, отчего на его худом, аскетическом лице появилось почти лукавое выражение.
— Чем он руководствуется?! — переспросил он. — Мистер Хэзлит, вы даже не понимаете, какой вопрос задаете. Многие, включая и меня самого, хотели бы это знать. Я думаю, что и сам Рафферти этого не знает.
— Понимаю, — кивнул журналист. — И все же можно сделать кое-какие выводы, если располагать некоторыми основными данными. Поэтому-то я и пытаюсь собрать как можно больше фактов. Ну, а что, если мы начнем с самого начала? Где и когда вы впервые встретились с Рафферти? Это было после его вступления в союз?
На лице Ханта появилось новое выражение, и журналист умолк. Молчание длилось довольно долго. Не желая нарушать размышлений гостя, Хэзлит жестом подозвал официанта, показал на пустые чашки и знаком заказал еще кофе для обоих.
— Насколько я припоминаю, — мягко, с легкой грустью о прошлом заговорил наконец Хант, — впервые мы встретились с ним в конце тридцатых годов, когда президентом был Рузвельт. Сэм и я приехали в Лос-Анджелес, где только что возник филиал нашего союза. Приехали мы туда не по какой-то особой причине, а для обычной проверки. Я уже забыл, кто в это время руководил филиалом, но хорошо помню нашу встречу с Рафферти. И вы знаете… — Хант умолк, взглянул на свои пальцы и, словно вспомнив что-то, продолжал: — …Вы знаете, как это ни странно, но сейчас мне кажется, что тогда, двадцать лет назад, Рафферти выглядел точно так же, как сейчас. Только, конечно, моложе. А так… То же решительное выражение лица, та же приятная внешность. Красивым его никто бы не назвал. Однако и тогда, как и сейчас, у него было умное, живое лицо, и он был наделен способностью вызывать к себе симпатию.
Хэзлит молча кивнул.
— Во всяком случае, при нашей первой встрече не произошло ничего такого, что могло бы остаться в памяти. Он был членом вновь созданной местной организации нашего союза и много сделал для расширения ее рядов. Уже тогда, припоминаю, Рафферти пользовался репутацией непримиримого и решительного бойца, хорошо зарекомендовавшего себя в пикетировании. В то время он занимал какую-то незначительную выборную должность в профсоюзе, собирался уволиться с предприятия и полностью перейти на профсоюзную работу. Сэм Фарроу тогда же заметил, что вот такие люди и нужны союзу.
Мне почти ничего не известно о юности Рафферти и о его семье. По-моему, его родители умерли, когда он был еще ребенком, и он вырос в католическом приюте для сирот в одном из западных штатов. Рафферти считается католиком, хотя вряд ли его можно назвать верующим. Во всяком случае, он называет себя католиком, дети его посещают католические богослужения, и женился он на католичке.
— Этого я не знал.
— Да, да, на дочке старика Джеймса Деэни — атеиста, еретика и анархиста в молодости. Как-нибудь я расскажу вам о нем подробнее. Это был интереснейший человек. Ну, например, несмотря на свои еретические заблуждения, он воспитал дочь Марту доброй католичкой. Однако вернемся к нашей теме. Вы должны помнить одно обстоятельство. Сейчас многие верят, что, поскольку во времена Рузвельта правительство проводило либеральную политику, профсоюзы делали все, что заблагорассудится. Но в действительности дело обстояло не совсем так. Предприниматели ожесточеннее, чем когда-либо раньше, сопротивлялись созданию профорганизаций у себя на предприятиях. Это были очень трудные времена, когда дело не ограничивалось сидячими забастовками, когда приходилось вести ожесточенные, подчас кровопролитные схватки с гангстерами, нанятыми предпринимателями. Это был разгар депрессии, и многочисленные безработные брались за любую работу и за любую плату. Да, правительство благосклонно относилось к профсоюзам и к рабочему движению, но суровая правда заключалась в том, что люди весьма неохотно вступали в союз. Работы было очень мало, а безработных очень много.
Так обстояли дела. В те дни в наших профсоюзах можно было встретить кого угодно: старых социалистов, активистов из «Индустриальных рабочих мира», профессиональных революционеров вроде Большого Билла Хейвуда, Тома Муни — людей, безгранично преданных своим идеалам, если хотите — фанатиков, посвятивших жизнь борьбе за рабочее дело. Джек Рафферти не принадлежал к числу таких людей. Сомневаюсь, знал ли он в то время, кто такой Юджин Дебс[2], не говоря уже о Карле Марксе.
2
Дебс — 1855–1926. Президент Американской федерации профсоюзов и кандидат в президенты США от социалистической партии.