— Я не намерен разговаривать о Сэме Фарроу, — резко ответил Хант и тут же улыбнулся, чтобы смягчить резкость; было совершенно ясно, что он ни при каких обстоятельствах не станет обсуждать поведение своего шефа.
— Я только хотел спросить, — продолжал Хэзлит, — не думаете ли вы, что в этом отношении есть что-то общее между Рафферти и Фарроу. Короче говоря…
— Могу сказать одно, — перебил Хант. — Рафферти начал свою жизнь бедняком — он вышел из бедной семьи и никогда ничего не имел. Сомневаюсь, получал ли он в начале своей карьеры в профсоюзе больше семидесяти пяти долларов в неделю. В процессе последних расследований никто не обвинял его в вымогательстве или в воровстве. Только сегодня утром он сообщил, что по-прежнему живет в том же самом скромном доме и что…
— Да, но его дети учатся в дорогих частных школах.
— Ну, это легко объяснить. По крайней мере в последние годы Рафферти почти все время находился на виду у публики, поскольку был объектом нападок и атак, и не только в печати, а в прямом смысле слова. В его дом дважды бросали бомбы, под капот его машины подложили взрывчатку. Не сомневаюсь, что его дети обучаются в частных школах по одной простой причине: он хочет оградить их от злословия и сплетен, которые они выслушивали бы от других детей, если бы учились в обычных школах. Не забывайте, фамилия Рафферти сейчас стала олицетворением всего дурного.
— А в частных школах дети избавлены от этого?
— Его дети — девочка лет пятнадцати-шестнадцати и мальчики-близнецы, старше ее на год-два, — учатся в школах на Восточном побережье. Маловероятно, чтобы там их высмеивали и травили. На месте Рафферти я поступил бы точно так же.
Хэзлит кивнул.
— Понимаю. Но почему же, будучи, как утверждают, человеком со средствами, получая высокое жалованье и располагая крупными суммами на представительские расходы, Рафферти все же продолжает жить…
— Вы не учитываете одного обстоятельства. Продолжая жить все в том же дешевом доме, в одном и том же районе города, Рафферти отождествляет себя с рядовыми членами профсоюза, голосующими за него на выборах. Одна из отличительных особенностей Рафферти как раз в том и состоит, что профсоюзная масса считает его «своим». Он и сейчас еще, если представляется подходящий случай, принимает участие в пикетировании. Если у Рафферти есть какие-то личные средства (а так ли это, мог бы сказать только сам Рафферти), он не хвастается этим и не транжирит деньги.
Журналист снова кивнул и достал сигарету.
— Ну, а как относительно слухов о молодых женщинах, хористках и подобных им? Что собой представляет миссис Рафферти?
Хант недовольно покачал головой и с некоторым разочарованием посмотрел на Хэзлита.
— Мы ведь договорились не копаться в грязном белье, — заметил он. — Я и так, кажется, наговорил лишнего, чего мне совершенно не следовало бы знать, а тем более рассказывать. Не ждите, что я буду строить всякие догадки о частной жизни Рафферти. Насколько я знаю, миссис Рафферти простая и скромная женщина, хорошая домохозяйка и прекрасная мать. По-моему, она на год или около того старше Рафферти. Говорят, брак оказался удачным. Миссис Рафферти не такой человек, чтобы совать нос в дела мужа. Я встречался с ней раза два-три, не больше, но могу сказать вот что. Несмотря на все сплетни о частной жизни Рафферти, никто не скажет, что он плохой муж, плохой отец и плохой семьянин.
Теперь и Хант взглянул на часы.
— Да, время бежит. Что-то я разговорился. Мне надо идти, да и вам, пожалуй, пора возвращаться на заседание.
Хант поднялся и отодвинул стул.
— Я получил большое удовольствие, — сказал Хэзлит. — Разумеется, разговор останется между нами. Спасибо, что не пожалели для меня времени.
— Не стоит благодарности. Я с удовольствием пообедал.
Хэзлит наклонился над столом, подписал поданный официантом счет, добавил чаевые и проводил Ханта к выходу из зала.
— Мистер Хант, — обратился к нему Хэзлит. — На прощание мне хотелось бы задать вам последний вопрос. Даю слово, я сейчас же забуду ваш ответ. Мне хотелось бы знать: что вы сами как человека, а не как функционер профсоюза и его коллега, думаете о Джеке Рафферти?
Филипп Хант некоторое время молча смотрел на Хэзлита; его неподвижное лицо ничего не выражало.
— Что я думаю о нем? — тихо переспросил он.
— Да. Что вы думаете о нем?
Хант кивнул; его лицо по-прежнему оставалось бесстрастным.
— Думаю, что Рафферти отъявленный, закоренелый мерзавец. Могу добавить, что, по-моему, лишь один-единственный человек на всем свете способен это доказать: сам Джек Рафферти.