Впервые за всю их близость она начала в нем сомневаться. Не лжет ли он? Действительно ли его самолет посадили в Канзасе? Старался ли он дозвониться?
Она тряхнула головой. Нет, она начинает фантазировать. Разве не всегда он рассуждал так, как сейчас? И что из того, что она не могла поймать его целых три недели? Такое бывало и прежде.
С ума она сошла, что ли, не верить ему? Она же всегда ему верила; вынуждена была верить. На мгновение ей стало стыдно за свои сомнения. Она подумала о том доверии, какое он ей оказывал: сто тысяч долларов в купюрах и ценных бумагах лежали в стенном сейфе ее квартиры уже более трех лет. В сейфе, шифр к которому знала только она одна. Разве человек, который так ей доверяет, не заслуживает и ее полного доверия?
Что случилось, то случилось. Задержался самолет, вот Рафферти и не смог прилететь вовремя. Не мог же он знать, что произойдет.
Морт Коффман встал и повернулся к Феллоузу.
— Сенатор, — сказал он, — мне хотелось бы заявить решительный протест, прежде чем будет представлена в качестве доказательства запись, произведенная при помощи звукозаписывающего устройства. Верховный суд Соединенных Штатов считает подслушивающую аппаратуру противозаконной и заявил, что она не может быть использована в качестве свидетельства против…
— Хочу напомнить адвокату, — перебил его сенатор Феллоуз, — что здесь не уголовный суд. Хочу также напомнить, что эта запись была произведена до того дня, когда в штате Нью-Йорк было запрещено подслушивание, и поэтому является совершенно законной. Далее, суд присяжных штата Нью-Йорк разрешил рассматривать данную магнитофонную запись как доказательство и заявил, что…
— Но, сенатор, — в свою очередь прервал его Коффман, — решение суда сейчас находится на кассации. Применение магнитофона для подслушивания было запрещено федеральным правительством, которое представляет здесь уважаемая комиссия. Я не могу спокойно реагировать на то, что эту запись используют против…
Феллоуз ударил по столу молотком.
— Ваш протест, если вы желаете его заявить, будет занесен в протокол.
— Желаю.
— Протест отклоняется, — сказал Феллоуз. — Можете продолжать, мистер Эймс.
— Я прошу, чтобы проголосовали все члены комиссии, — вспыхнул Коффман. — Я вижу…
Феллоуз окинул его безразличным взглядом.
— Голосование состоится, — сказал он и подозвал клерка.
Члены комиссии зашевелились, и через две-три минуты сенатор Феллоуз снова повернулся к Коффману.
— Протест отклоняется, — повторил он. — Продолжайте, мистер Эймс.
— Прошу заслушать показания сержанта полиции О’Брайена, — сказал Эймс.
— Принял ли сержант О’Брайен присягу?
— Да.
— Хорошо. Приступайте. — Феллоуз повернулся к Рафферти. — Можете оставаться на своем месте. Сержант О’Брайен сядет рядом.
Эймс обратился к худому сутулому человеку с венчиком седых волос вокруг лысины.
— Ваше имя?
— Сержант Уоллес О’Брайен из департамента полиции города Нью-Йорка.
— В каком отделе вы работаете, мистер О’Брайен?
— В отделе, который занимается борьбой с рэкетом.
Эймс передал полицейскому несколько машинописных страниц.
— Это содержание телефонного разговора, который был записан вами на магнитофонную ленту около года назад, — сказал он. — Взгляните на текст и расскажите членам комиссии, где и при каких обстоятельствах была произведена вами эта запись.
Полицейский бегло просмотрел страницы.
— Эту запись я произвел в комитете номер 1610, входящем в состав ПСТР. Подслушивающее устройство было вмонтировано в телефон секретаря комитета Томми Фаричетти. Разговор шел между…
Эймс предостерегающе вскинул руку.
— Вы опозна́ете голоса после прослушивания, сержант, — сказал он. — А пока все.
Он снова повернулся к Рафферти и заговорил, но слова его были обращены в зал.
— Эта запись говорит сама за себя, — сказал он. — Искажения и пропуски были сделаны только в тех местах, когда собеседники употребляли нецензурные выражения, которые не могут быть приведены в общественном месте. Прошу включить запись.