Рафферти выложил ему все, что он о нем думал.
— Ты сделал глупость, Томми, — сказал он. — Страшную глупость. И мы, твои друзья, были очень огорчены. Да ты и сам, наверное, жалеешь. Но сделанного не воротишь. Подумаем лучше о будущем. Вот что мы придумали. Комитетом 1670 правит один парень по имени Стив Калек. Работник он слабый, но за его спиной можно держаться. Ты влезешь в этот комитет — будешь там штатным сотрудником — и постепенно приберешь его к рукам. Калек будет знать, что ты от нас. Я хочу, чтобы ты всех там объединил и как следует сцементировал. Но только никаких глупостей. А через год-другой, если все будет в порядке, сделаем тебя секретарем. — Он помолчал, а потом спросил:
— А как у тебя с деньгами?
— Никак, — ответил Томми. — Если бы не мой адвокат, то у меня конфисковали бы и дом, и…
— Знаю, — перебил Рафферти. — Вот возьми, пока не устроишься. — Он вытащил пачку денег, отсчитал несколько купюр и сунул их Томми. — Здесь пять тысяч, — сказал он. — Если понадобится еще, свистни.
Томми принялся было что-то говорить, благодарить, уверять, что обязательно вернет деньги, как только у него поправятся дела, но Рафферти опять перебил его.
— Это не взаймы, — сказал он. — Это в знак признательности. И забудь о них.
Таковы были их отношения и по сей день. Рафферти помогал ему, поддерживал его, а он, в свою очередь, оказывал ему разные услуги. Он всегда чувствовал себя как бы в долгу, ему постоянно хотелось чем-нибудь отплатить Рафферти, и вот наконец такая возможность представилась.
Случилось это около семи месяцев назад. В ту же минуту, когда Рафферти поздно вечером позвонил ему домой из Лос-Анджелеса, он сразу понял, что произошло что-то важное.
— Завтра я прилетаю в Нью-Йорк, — сказал Рафферти. — Нам нужно повидаться, Томми.
— Хорошо, — согласился Фаричетти. — Где мы встретимся? У меня в комитете?
— Нет, Томми, не в комитете. Давай в «Коммодоре».
— В какое время, Джек?
— Я не собираюсь там останавливаться, — пояснил Рафферти. — Встретимся в баре. Повидаюсь с тобой и сразу же лечу обратно.
— Хорошо, Джек. А что-нибудь…
— В пять тридцать в баре «Коммодора», — сказал Рафферти и положил трубку.
И тогда он убедился, что это действительно нечто очень важное.
Томми уже сидел в баре и ждал, когда вошел Рафферти.
— Пойдем погуляем, — сказал Рафферти. — Нам нужно поговорить.
Они вышли и пошли вверх по Мэдисон-авеню.
— Дело вот в чем, — начал Рафферти. — Ты, наверное, слыхал, что у старика неприятности. С налогом, В последний раз кое-что не сработало, и, по слухам, вот-вот начнется правительственное расследование. Может, как раз начнут с ПСТР.
— Вот как?
— Да. Но я не об этом хочу с тобой говорить. Ты знаешь Клода Мэркса?
— Только с виду, — ответил Томми.
Он знал Мэркса. Это был сотрудник самого большого комитета ПСТР в Нью-Йорке, активный член профсоюза с незапятнанной репутацией, но его подозревали в том, что в последние годы он спознался с коммунистами.
— Он доставляет нам много хлопот, — объяснил Рафферти. — И уже давно выступает против нас. Он всегда был смутьяном. А последнее время мы прямо измучились с ним. Заигрывает с людьми, которые нам не по душе, и старается спихнуть Фарроу с председательского кресла еще с тех пор, когда старик в него уселся. Много болтает, причем не думает, с кем болтает. Ищет популярности, и если начнется широкое расследование, держу пари, будет играть на руку правительству. Нужно заткнуть ему рот, пока он чего-нибудь не натворил.
Фаричетти остановился и повернулся к Рафферти.
— Заткнуть ему рот?
— Ну да. Мэркс опасен. Пока он умел только надоедать, а теперь становится опасным.
— Это мнение мистера Фарроу? — спросил Томми.
Рафферти секунду холодно смотрел на него.
— Это мое мнение, — наконец сказал он. — Не знаю, что думает старик, да это и не имеет значения. Я говорю тебе, что я думаю.
— Ты хочешь сказать, Джек, — начал Томми, тщательно подбирая слова, — что с ним нужно что-то сделать? Что нельзя быть уверенным…
— Я что, должен разжевать и вложить тебе в рот, Томми?
Несколько секунд оба молчали.
— Дело это крайне деликатное, — наконец сказал Рафферти. — Мэркс — человек непростой. По крайней мере, прессе и общественности он известен. Поэтому тебе придется самому заняться им. Больше никому я бы не стал доверять.