Фаричетти смотрел на него во все глаза.
— Ты просишь лично меня взяться за пистолет…
— Не будь дураком, Томми, — раздраженно перебил его Рафферти. — При чем тут пистолет? Я имею в виду, что ты лично должен все организовать и нести за это полную ответственность.
— Понятно, — сказал Томми.
Опять наступило молчание.
— Ты ведь знаешь, Джек, у меня уже три судимости, — сказал Фаричетти. — Если я еще раз засыплюсь, мне не сдобровать. А чертовски не хочется, чтобы произошло нечто подобное…
— Ты не ребенок, — перебил его Рафферти, — и знаешь, как делать дела.
— Разумеется, — кивнул Томми. — Разумеется, я знаю, как делать дела. И еще один вопрос, Джек. Давай говорить откровенно. Ты хочешь, чтобы этого парня прикончили…
— С ума сошел! — возмутился Рафферти. — Господи боже, конечно, нет! Я никогда ничего подобного не говорил. Я просто сказал тебе, что он проклятый смутьян и надоел мне до смерти. Он уже начал болтать, где надо и где не надо, а будет болтать еще больше, если ему не заткнуть пасть. Кстати, имей в виду, он ничего не боится. Его уже пытались пугать, не вышло. И подкупить его нельзя. Тоже пытались.
— Значит, он не из пугливых и денег не берет, и все-таки ты хочешь заткнуть ему рот. Верно?
— Верно, Томми.
— Ладно, Джек, — медленно кивнул Фаричетти. — Если ты этого хочешь, я устрою…
— Меня не интересуют подробности, Томми. И хватит об этом говорить. Я знаю, что могу на тебя рассчитывать, приятель.
— Можешь на меня рассчитывать.
И Рафферти уехал.
Фаричетти это дело было не по душе; таких занятий он уже давно старался избегать. Но услуга за услугу, и он решился. Он действовал с особой осторожностью и умением. Он дал задание своему двоюродному брату, человеку, которому, он знал, можно доверять.
— Не хочу знать, кто это сделает, — принялся он объяснять. — Но сделать нужно как следует. Деньги вы получите немалые, поэтому не скупись, заплати побольше тому, кто плеснет кислоту. Мэркса требуется припугнуть, но не приканчивать. Ни в коем случае. И еще одно. Я уже сказал, что не хочу знать, кто это сделает. Но я должен быть уверен, что этот человек не трус и не заячья душа. Чтобы не получилось по пословице: не рой другому яму, сам в нее попадешь.
Брат уверил его, что сумеет выполнить задание. И выполнил. Все прошло, как было задумано, за исключением одного немаловажного обстоятельства. У Клода Мэркса оказалось больное сердце, о чем ни он сам, ни окружающие не подозревали, и через две минуты после того, как ему плеснули в лицо кислотой, он упал на тротуар мертвым. Может, кислота напугала бы его на всю жизнь, но он не сумел прожить столько, чтобы в этом можно было убедиться.
Газеты подняли шум, крыли почем зря департамент полиции. У полиции то и дело возникали новые идеи, однако они ни к чему не привели. Случилось все очень просто. Человек вышел из кино после позднего сеанса и шел к своей машине. Кто-то загородил ему дорогу, выплеснул в лицо целую фляжку кислоты, повернулся и ушел. Свидетелей не оказалось, поблизости никого ее было.
Допросили сотни людей, Томми Фаричетти тоже попал в число допрошенных. Его подозревали, но вместе с тем подозревали и сотни других. У Клода Мэркса было немало врагов.
А потом все улеглось, газеты забыли о происшествии, как забыли и все остальные, кроме, конечно, вдовы погибшего да Томми Фаричетти.
А когда и Томми начал забывать, вдруг, ни с того ни с сего, об этом опять заговорили. Месяц назад нью-йоркская полиция арестовала двоюродного брата Фаричетти и предъявила ему обвинение в преднамеренном убийстве. Этот арест и сам по себе ничего хорошего не сулил, а тут еще оказалось, что арестован и его двадцатичетырехлетний сообщник, который занимался сбором денег на поддержание игорного дома в нижней части Ист-сайда. Его пока не обвинили в том, что кислоту плеснул он, но газеты на это ясно намекали. Полиция предъявила ему множество других претензий, но из различных заявлений прокурора можно было сделать далеко идущий вывод о том, что его считают виновным. Быстро установили, что он связан с братом Фаричетти. И наконец арестовали самого Фаричетти.
Его продержали сорок восемь часов как подозреваемого, а затем предъявили обвинение. Потом его выпустили под залог, но он понимал, что влип основательно. Прокурор уже объявил, что передает в суд дело двадцатичетырехлетнего вымогателя как прямого и косвенного соучастника, но, когда репортеры попытались выяснить, сознался тот или нет, говорить отказался. Заключенный тоже молчал; у него не было денег, чтобы внести залог, поэтому никто не знал, что он способен сказать.