Каждое утро он просыпался с намерением попрощаться с Перл, поцеловать невесту, попросить ждать его, храня верность. Оставить ей половину золота (хотя, зачем оно владелице замка и трактира) и, помахав беретом, скрыться за поворотом. Искать славы и приключений, но в основном, конечно, славы. Он странствующий певец и музыкант, а не трактирщик!
— Я Рован Сладкоголосый, — говорил он себе, глядясь в осколок зеркала. Из прозрачной глубины на него смотрели полные отчаяния синие глаза. — Я победил тролля, сыграв его песню задом наперед. Я…
— Герой наш, где ты, — звали его желающие в сто первый, наверное, раз, послушать историю бесславной гибели чудовища, и Рован, вздыхая, откладывал свой побег (это если не получится уйти по-хорошему) на следующую ночь.
Он честно хотел сделать все как лучше, и впервые в жизни не находил слов, глядя на монну Перл. Не поймет. Женщины никогда не понимают, отчего мужчинам не сидится на месте. Рован уже собрал и припрятал дорожную суму, и даже втихую договорился с кузнецом о лошади, которая должна его ждать, уже оседланная. Осталось только объявить о своем отъезде.
Выдохнув, Рован взял в руки кружку пива и поднялся. Все гости тут же замолкли, глядя на него с уважительным любопытством. Герой он и есть герой, староста даже попытался ему тишком свою единственную дочь просватать, намекая на то, что монна Перл, конечно, дама видная, но уж больно строга. А его доченька не смотри, что заика, зато молчит все больше, а в жене это — золото!
— Дорогие мои друзья, моя возлюбленная невеста, я хотел бы поблагодарить всех вас за гостеприимство. Я прозреваю за Видками большое будущее! Они еще затмят Сафру, и, возможно, когда-нибудь столица королевства будет именно здесь, а не в Белогарде! Потому что именно здесь живут самые умные, храбрые, добросердечные люди, которых я когда-либо встречал!
Умные, храбрые, и добросердечные люди одобрительно зашумели. Только монна Перл, стоя за своей стойкой, недобро прищурилась, глядя на красноречивого своего суженого. Эх, хороша была, чертовка.
— Сегодня я хочу вам признаться, что решил…
Дверь в таверну распахнулась, и под дружный вздох ужаса на пороге появились трое в черных одеждах.
— Кто тут бродячий певец Рован, незаконный сын донна Пьерре де Люц, прозванный Сладкоголосым?
— Он!
С десяток рук тут же указали на Рована, а те, кто сидел рядом с ним поспешно отодвинулись, как от зачумленного. Даже несколько свечей погасли, наверное, от страха перед пришедшими.
— Я, — подтвердил Рован, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
Три пары глаз вонзились в него раскаленными гвоздями.
Инквизиторы. Боги, чем же он провинился? Хотя, о чем спрашивать. Никаким богам не молится, ни старым, ни новым (и не то, чтобы не верил, просто все как-то некогда). Жертвы не приносит, на исповедь не ходит, индульгенции не покупает. На одном месте не сидит, а так же несколько раз был замечен в распевании куплетов подозрительного содержания. А с недавних пор инквизиция очень пристально следила за тем, что поют и говорят жители королевства.
— Все вон, — коротко приказал старший, со звездой на плече, и вмиг отрезвевшая толпа хлынула вон, обтекая Рована с двух сторон, как утес, в который вот-вот попадет молния небесная. Осталась только монна Перл.
Инквизитор медленно повернул к ней голову, снял капюшон, явив впалые щеки, злые глаза, землистый цвет лица и абсолютно лысый череп. Такое увидишь, сразу во всем признаешься, и в том, что делал, и в том, что не делал.
— Все, — холодно подчеркнул он.
— Конечно-конечно, — согласилась донна-трактирщица. — Только кружки уберу, да объедки. Не в грязи же вам, святые отцы, находиться. Не дело это.
Старший огляделся, и неохотно кивнул.
— Только быстро, женщина. А ты, чадо грешное, сядь.
На плечи чада грешного весомо опустились ладони смиренных братьев, и он тяжело сел на скамью. Опустил виновато голову, бросив тоскливый взгляд на порхающую по залу Перл. Вот и все, суженая моя, не прозвонят по нам свадебные колокола. Дурак я был, что хотел от тебя сбежать, прости уж, и поминай иногда словом ласковым.