— Д-доброе утро, — пробормотал он, натягивая повыше простыню.
— Доброе, доброе… собирайся, певец, ждут тебя.
Трактирщица сгребла со стула немудреные пожитки певца, бросила на кровать.
— Кто ждет, где? Я ничего не делал! Это не я!
Соболиные брови монны Перл взлетели вверх в веселом изумлении:
— Точно не ты? А отчего корова всю ночь мычала, словно ей спать не давали, а теперь счастливая ходит? Ладно, не ты, верю. В замке тебя ждут. Не знаю, откуда уж наша Черная Дама про тебя прознала, но вот приказ, явиться тебе, не позднее полудня. Так что умывайся, одевайся, а завтрак я тебе, так и быть, приготовлю.
— А поцеловать?
Монна Перл, обернувшись, в искреннем изумлении воззрилась на лицо певца, невинное, как физиономия младенчика. В глазах ее сверкнула предупреждающая молния, и тот торопливо объяснил:
— Я пошутил!
На кухне монна Перл жарила омлет на сале, жарила не торопясь и с любовью. Рован сунул любопытный свой нос и прямо залюбовался, так все гладко у нее выходило, так ладно и красиво! А уж когда перед ним сковороду поставили, и вовсе разомлел.
— Вот, ешь, — распорядилась трактирщица. — И пойдем, пока солнце припекать не начало.
— Пойдем?
Рован замер, не донеся до рта кусок самого божественного омлета, который ему доводилось пробовать. Там были и сочне грибы, и свежий базилик, и сыр. Этот омлет громко шептал ему: Рован, ты уже не юн, время подумать о себе, о семье, время осесть в каком-нибудь уютном местечке, рядом с женщиной, которая знает, кто такой Тори Прекрасный, и которая умеет так готовить. Словом, предатель-омлет. Чуть зазеваешься, и одним вольным поэтом станет меньше, одним женатым больше.
— Что значит, пойдем?
— То и значит, — спокойно ответствовала монна Перл, снимая фартук и вешая его на коючок.
— Ты дорогу знаешь? Не знаешь. А я знаю. И мне нужно на господскую кухню отнести кое-что, а корзинка тяжелая. Вот и поможем друг другу. Да, лютню-то захвати.
Какое-то время шли молча, Рован вертел головой, монна Перл витала в своих мыслях, и даже, казалось, не замечала, что странствующий певец все ближе и ближе подвигается к ней. Но только до того мгновения, как Рован Крепкоголовый не попытался незаметно ее за ручку взять. Промолчала трактирщица, но бросила на певца такой суровый взгляд, что тот, вздохнув, сам отступил.
— Суровы вы больно, сударыня, — пожаловался с несчастным видом.
Трактирщица невольно рассмеялась.
— Иначе нельзя. Вас тут знаешь, сколько таких ушлых ходит? Песенки под луной, поцелуи под звездами, а утром прощай, дорогая, я буду любить тебя вечно! К чему оно мне?
Подумав, Рован признал, что и правда, ни к чему. Смущало лишь то, что если все женщины начнут так себя блюсти, как монна Перл, бродячему брату ой как тяжко придется.
— А как зовут хозяйку замка? Человеческое имя у нее есть? А то Черная Дама… нелюбезно так-то к женщине, да еще благородного происхождения.
— Имя? — отчего-то удивилась трактирщица. — Имя есть. Донна Маргарита, единоличная хозяйка Видков и всех земель, что окрест. А Черная дама… так вдовая она уж много лет, вот в трауре и ходит. А нашим рыбарям да кузнецам много ли надо? Только дай посплетничать.
— А вот то, что о ней говорили? Что на кого посмотрит, тот замертво падает?
Монна Перл, беспокойно оглянувшись по сторонам, словно в кустах шиповника, росшего вдоль дороги, их кто-то мог подслушать, и поманила певца. Тот охотно придвинулся поближе, только что ухи из-под берета не топорщились от любопытства.
— Все правда, — прошептала трактирщица. — Как-то раз посватался к донне Маргарите сосед наш, барон, а она ему возьми и откажи. Дескать, люблю покойного мужа и буду век ему верна.
— Да ну?!
— Ну да! Как есть говорю. Барон разозлился, решил похитить даму Маргариту, а она как вуаль поднимет! Он и умер на месте от разрыва сердца.