Рован искренне восхитился местному фольклору:
— Неужели так страшна? Или ведьма?
— Что ты! Красоты невообразимой. А может и ведьма.
— Всякая красивая женщина — ведьма, — с умным видом изрек бродячий певец, сбивая с обочины бледную поганку, выросшую некстати и не к месту.
Монна Перл покосилась на него с сомнением.
— Это кто такую глупость сказал?
— Великий инквизитор Абрициус.
— Обобщение есть удел слабых умов не способных к самостоятельному анализу.
Рован Сладкоголосый едва не уронил на тропинку корзину и челюсть.
— Монна знакома с трудами философа Вендея?
— А что такого? Буквы во всех книгах одинаковы. Захотела и прочла, не велик труд. Ты вот попробуй, приготовь бриошь так, чтобы снаружи она была подрумянена и горяча, а внутри были замороженные сладкие сливки с персиками. Смогут так твои Абрициус с Вендеем?
— Голову даю на отсечение, что нет, — с чувством произнес поэт.
Боги мои, эта женщина знает, как свести мужчину с ума.
Замок вблизи вовсе не производил такого сильного впечатления, как издали. Ну, замок и замок. Старый, вон, кладка уже осыпается. Деревянный подъемный мост перекинут через обмелевший ров, в котором квакали лягушки. Не поднимался он, наверное, лет сто. В караульной будке сладко дремал часовой. Монна Перл сделала знак ступать тише, утомился человек, с кем не бывает. Во дворе замка было тихо, тенисто и сонно.
Хозяйка «Жирной устрицы» махнула рукой в сторону лестницы.
— Иди, там тебя уже ждут.
— А вы, монна?
— А мне в хозяйских покоях делать нечего, я до кухни пройдусь. Потом тебя встречу. Если, конечно, жив останешься.
И пошла, качнув бедром, оставив Рована Крепкоголового почесывать затылок, размышляя, пошутила прекрасная монна, или не пошутила.
Лестница была под стать всему остальному замку, когда-то великолепная, нынче же перила были выщербленными, гобелены на стенах в дырах, которые кое-где подлатал паук. С чего в Видках так боялись и замка, и его хозяйки? Непонятно. Приободрившись, ученик Тори Прекрасного прошел в круглую залу, и остановился перед пустым креслом.
— И? Что дальше? Вымерли вы тут все, что ли?
— Не все. Но многие.
Рован вздрогнул, обернулся на голос, поклонился торопливо. И правда, Черная Дама! Донну с ног до головы закрывало плотное кружево траурной вуали, и различить, что там под ним было совершенно невозможно, как невозможно было понять, стара или молода хозяйка замка, красива или уродлива.
Черная дама подплыла к креслу, села в него. Матово сверкнул высокий, острый гребень, удерживающий кружево на голове.
— Так это ты будешь Рован Сладкоголосый, ученик Тори Прекрасного, игравший вчера в «Жирной устрице» кантату «Бегущий ручей»?
— Госпожа хорошо осведомлена.
Из-под вуали послышался тихий смешок.
— О, да. Я знаю все, что происходит в «Видках» и окрестностях. Знаю, сколько утром поймали рыбы, кому изменяет жена, кто болен, кто умер, кто родился. Знаю я и про новую беду.
— Это про тролля? — проявил сообразительность певец, переминаясь с ноги на ногу, и чувствуя себя неуютно перед этим кружевным коконом. Пожалуй, все же что-то есть в страшных рассказах, которыми баловались жители Видков вечерами в «Жирной устрице». Как знать, вдруг сорвет она сейчас вуаль, а под ней ужас ужасный! Всякое, знаете ли, может быть.
— Про него. Через мост проходит единственная дорога мимо Видков на столицу. Не прогоним тролля — зачахнут Видки. Поэтому, хочу я, Рован Сладкоголосый, нанять тебя, чтобы ты убил тролля.
— Я?!
Побледневший певец рванул завязки плаща, чувствуя, что дышать становится нечем.
— Ты.
— Но благородная донна, какой из меня убийца тролля? Я в жизни никого не убивал, даже когда курицам головы рубили — отворачивался! Помилуйте, не смогу я! Он же нечисть. Тут рыцари нужны в доспехах, инквизиторы с молитвами, ну может и без молитв, но один я точно не справлюсь! Да я тяжелее лютни ничего в руках не держал.
Но дама была непреклонна.
— Вот лютня тебе и поможет.
Уязвленный до глубины души, певец прижал к груди свое единственное сокровище.
— Если вы, благородная донна, полагаете, что я этим прекрасным инструментом буду вульгарно дубасить по голове какого-то вонючего тролля…
Из-под черной вуали послышался вздох, в который уместилась вся скорбь мира.
— Вас что, в столицах ваших нечему не учат? Не надо вульгарно дубасить. Надо сыграть его песню. Тролли поют на рассвете.
Рован, хотя и прозванный монной Перл Крепкоголовым, почувствовал, что голова его идет кругом, не вмещая всего услышанного.