Рован Сладкоголосый спохватился, только когда они прошли половину пути от замка до Видков, оказалось, все это время он шел за монной Перл, как кот за рыбой, глотая слюни и жадно вслушиваясь в красочные описания трактирщицы. Эх, была не была. Останется. Хотя бы до ужина останется, чтобы попробовать обещанную похлебку и выпить вина, которым и короли не брезгуют.
Глава 3. Бежать, только бежать!
Каким образом к обеду все Видки знали, что певца снарядили убивать тролля, Рован так и не понял, но работа в кузнях встала, и все набились в «Жирную устрицу». Каждый считал своим долгом похлопать героя по плечу, пожелать ему удачи и выпить с ним по кружечке пива. Особенно старался староста, единственный кто видел тролля и теперь горел желанием о нем рассказать. Причем, в описании этого доброго человека, чудище выходило таким страшным, что хуже не бывает. В основном же в глазах сельцов читалось что-то вроде облегчения. Хорошо, что на эдакое чудище отправится чужак. Грустно, если бы нечисть заломала кого-то из своих.
Рован переходил от стола к столу, и везде его обнимали как родного, и старались дать добрый совет.
— Тролли, они молитвы боятся. Так что ты сразу словом его святым, не сумлеваясь!
— Не молитвы, а ругани! Всем известно, всякая нечисть от хорошей брани дохнет. Так что, ты как увидишь его, так ругнись как следует. Ну, а чтобы не рисковать, перемежай, значит, брань с молитвою, что-нибудь да сработает.
Рована так и подмывало спросить, чего же тогда никто не может решиться выйти на супостата, но и так было ясно, чего. На словах все храбрецы, а перед монной Перл, деловито сновавшей то с кружками, то с подносом, и вовсе герои. А в своём углу староста загибал, да так, что заслушаешься:
— И вот взял он мою Резвушку, и разорвал своими ручищами пополам. Кровища как хлынет, его как зальёт с ног до головы! А зубы у него — во! С мою руку. Резвушка моя, красавица, — староста пустил слезу над кружкой пива. — Какие ножки, какая грива, а глазки у нее какие были, как посмотрит, как ресничками похлопает — ну душу бы отдал! А моя-то мегера говорит — чего убиваться, новую лошадь себе купишь. Да разве я найду где такую раскрасавицу, как Резвушка моя? Нет в бабе моей никакого сердца чувствительности, вот что я вам скажу.
И все присутствующие согласно закивали головами.
— Вот вы, ваша милость, ежели живы останетесь, так уж не побрезгуйте, сочините в честь моей лапушке песню! А я уж заплачу!
Размазывая по лицу слёзы, староста полезло было брататься — целоваться с лютнистом, но Рован ловко увернувшись, позорно сбежал в комнатушку, выделенную ему добросердечной хозяйкой. Располагалась она под самой крышей, и окошком выходило на огород, пустующий нынче, ну, если не считать любимицы монны Перл, круглобокой хрюши, воровски объедавшей клубнику.
— Давай мыслить хладнокровно, — воззвал сам к себе певец. — Могу я сбежать? Ну так, теоретически? Могу. Выпрыгнуть из окна, потом огородами и вдоль дороги, а на большом тракте меня ищи-свищи. Хочу я этого? Конечно, все мы когда-нибудь умрём, но торопить этот светлый миг единения с Создателем как-то не хочется. Так что же тебе мешает, Рован Сладкоголосый? Что тебе до этих Видков, что тебе до монны Перл и до загадочной Черной Дамы Маргариты? Найдут, поди, кого троллю скормить. Так?
Свинья подняла голову и хрюкнула почти человеческим голосом. Как показалось Ровану — одобрительно.
— Хорошо, значит бежать. Это мы решили. А когда бежать? Это очень важный вопрос!
Певец прислушался к нестройному хору голосов внизу. Опыт подсказывал ему, что ещё немного, и сельцы Видков возжелают соприкоснуться с прекрасным, то бишь с музыкой и песнями. А значит, поддайся он искушению и сбеги сейчас — хватятся его в ближайший же час, если не раньше. Относительно дальнейшей своей судьбы Рован Сладкоголосый сомнений не испытывал. Поймают, схватят, свяжут и приведут обратно. А утречком проводят к мосту, скормят троллю и ещё приятного аппетита пожелают. Значит, бежать надо ближе к ночи, когда все перепьются и уснут.
В дверь постучали, затем послышался задорный голос монны Перл.