Рахиль
-Не прикасайся к ребенку!-резко и повелительно кричала мама.
-Мама,прекрати,не трогай папу,это нечестно!- молил восьмилетний Сёма, которому папа перед сном просто погладил головку.
-Замолчи,защитничек,где ты был,когда по милости твоего папочкияотдала твоего брата на заклание к этим убийцам?!
-Но папа здесь не при чём,как тебе не совестно,ты сама это сделала!
И это повторялось, с небольшими вариациями, уже целую неделю, по несколько раз в день и с возрастающим накалом. Не менялись только слушатели, соседи по крошечной двухкомнатной квартире без удобств, в которой, как сельди в бочке, жили на полу шестнадцать человек - четыре семьи депортированных в наше гетто буковинских, венгерских и бессарабских страдальцев-евреев.
Один из них – Сало (Соломон) Яр, неосторожно вставивший несколько слов на немецком в защиту папы (он знал и английский, и французский, и венгерский, которые все вместе ничего не стоили против бритвенного языка мамы) незамедлительно умолк после:
- Как может еврей говорить на языке этих бандитов?!
Мама прекрасно знала, что наш мелодичный, саркастичный, Шолом-Алейхемский идиш блестящие еврейские портные перешили из грубошерстного швабского, германского...
Малышу было жаль доброго и очень образованного Сало Яра, но более всего он страдал из-за того, что обижали папу… Безропотного, добрейшего папу, который боялся всего и умел только любить и соболезновать.
Папа никогда не был разговорчив, а в присутствии мамы особенно, и, когда я возмущенно спросил, почему он не защищает себя от маминых налётов, он страдальчески ответил:
- Она права, мама всегда права. Почему? Потому что я, сыночек, слабый человек... И мама спасала меня, и спасла. Но произошло всё это молниеносно и помимо моего сознания, - сказал он совсем тихо, как бы извиняясь.
-Какого сознания?! - крикнула мама, которая, как всегда, всё слышала. - Лучше б твоя молния убила меня!
И пошёл новый круг ада...
- Мама, – сказал я, плача, - я всё расскажу сегодня своему ребе! Ты же знаешь - он настоящий святой, цадик!
- Ну и что, – приутихла мама,- он нам поможет?
- Не знаю, он всем помогает...
- Может, он и святой, твой ребе, но, кроме Бога, я уже ни от кого помощи не жду. Твой дедушка тоже был святым, у кого же он заслужил, чтобы лежать самому среди убиенных, а его Рахиль отдала бы на смерть своего первенца?..
Мама разрыдалась. Подошёл папа, начал робко гладить голову и руки мамы, она утихла и уже совсем спокойно сказала мне:
- Ну иди к своему святому, расскажи о нашем горе...
… Среди европейских евреев, пополнивших наше гетто, было много врачей, дантистов, адвокатов. Оказалось даже несколько раввинов - истинное чудо для Б-гом забытого местечка, в котором последнего казённого раввина (моего деда) убил прапорщик Освободительной Армии белых, когда тот встречал их с Торой в руках...
Рабби Моше, к которому меня отдал в учение мой второй дедушка, несмотря на молодость (полагаю, что его тридцать или меньше лет не могла скрыть даже раскошная черная борода святого) имел очень высокий авторитет в гетто как непревзойдённый знаток Торы, судья и человек с родословной из сплошных цадиков...
Я слукавил, сказав маме, что только собираюсь поведать своему духовному учителю (рабби) нашу трагедию: он знал об этом изначально, как, впрочем, и всё гетто, и после вечерней молитвы я попросил меня выслушать, чтобы узнать реакцию рабби самому и, главное, знать как быть с мамой, возненавидевшей себя и весь мир за свой поступок.
- Я знаю, что случилось, но ты расскажи мне подробнее, - попросил он.
...Я упустил ту часть рассказа, где в субботу из всех молитвенных мест полицаи согнали всю мужскую часть населения гетто для «важного сообщения», а так как подобное повторилось уже третий раз, когда сто мужчин прикладами снова отделили от остальных, панический ужас охватил людей.
Схваченный вместе с другими, папа был бел как смерть и двигался с незрячими глазами вместе со всеми.
Мама прорвалась к полицаю с маленьким братиком на руках:
- Зачем он вам нужен, у него нет четырех пальцев на правой руке, какой он работник?! - рыдала она.
- Замени его! - крикнул полицейский. - У тебя есть замена?!
Она побежала в толпу, схватила за руку бегущего ей навстречу Костю - старшего, пятнадцатилетнего сына - обцеловала его, и уже без слёз сказала: