Фредди и ребята радостно машут руками, пока дорожка делает круг почета вокруг сцены, а потом они бегут каждый к своему инструменту. Фредди поднимает руку, и сверху к нему в ладонь отлажено влетает микрофон на держателе.
— Привет всем!!! — кричит он. — Вы скучали по мне?! — хрен знает, зачем он это спрашивает, но у Фредди странное состояние, словно он за пару минут очень сильно опьянел. Ему так хорошо и так весело, что слова льются из него потоком.
В ответ ему звучит ор голосов, так, что ему кажется, будто под ногами дрожит пол сцены, но его микрофон все равно громче. Фредди слышит слово «да», он почти уверен в этом. Ему становится смешно.
— Вы скучали по моим мальчикам?! — спрашивает он и поворачивается назад, указывая рукой на ребят, которые уже заняли свои места и в полной готовности ждут его команды.
Толпа всё так же кричит, подтверждая. Фредди оглядывает море лиц и рук, скрытых полутьмой, и поражается, откуда в этом будущем столько его поклонников? Его снова немного пробирает волнением, но это хорошее волнение.
— Я и не знал, что у нашей группы столько фанатов, — говорит он. — Стойте-ка, почему я удивляюсь? Мы же тут у вас легенды, можете не объяснять, — говорит он наигранно снисходительно, половина аудитории смеется, половина согласно бушует, но все уловили в его голосе шутливые нотки.
— Прежде чем начать концерт, как насчет небольшой прелюдии? Вы поможете мне? — спрашивает он, почему-то в его голову приходят такие ассоциации сегодня, но Фредди чувствует себя в ударе.
Конечно же никто не против прелюдии в любом смысле этого слова, но Фредди имеет в виду всего лишь перекличку.
— Ay-oh! — пропевает он и вскидывает вверх руку, ему интересно, помнят ли люди из будущего этот старый обычай, и они удивляют его, потому что всё происходит в точности как в его время.
— Ay-oh! — откликается толпа хором нестройных голосов, звук наплывает на Фредди как огромная волна, вызывая почти благоговение перед происходящим.
— Ay-ooooh! Ay-oh ro-ro ro-roy! — снова пропевает он и опять, и опять на разные лады тянет, словно испытывает зрителей на прочность, смогут ли они так. Они могут — и Фредди просто в восторге. — Отлично! — восклицает он, и ему снова в ответ крики, и лишь когда они слегка стихают, он продолжает: — Прежде чем начать, хочу сказать, что я люблю вас. Всех. Правда! — добавляет он, когда со всех сторон слышится ропот, как ему кажется — неверия. — Я люблю вас!!! — орет он, и толпа снова отвечает, реагирует, как единый живой организм, и Фредди снова ощущает эту невероятную волну энергии, прокатывающуюся по стадиону. Уши глохнут от криков, его пробирает до мурашек, но он готов слушать их еще и еще — настолько это завораживает.
Он поднимает руку, призывая к тишине, и освещение гаснет повсюду, оставляя лишь пятачок рассеянного света на сцене, но сияющая голограмма под потолком все же разгоняет мрак, позволяя видеть зрителей. И когда на стадионе наступает почти идеальная тишина, Фредди опускает руку и напряженный воздух разрывают первые аккорды «The show must go on».
Первые несколько секунд музыка почти заглушается криками, но на самом деле песня не предполагает веселье, поэтому вскоре все замирают, вслушиваясь в голос Фредди, который начинает петь. Фредди подозревает, что многие из пришедших, если не все, знают печальную подоплеку этой песни.
Она пронзительно грустная, почти до слез, если слушать, о чем ее слова. Фредди и Брайан знают это как никто, они вместе писали ее, и это был первый раз за всю их карьеру, когда они обсуждали смысл каждого слова и что именно Фредди хочет этим словом сказать. Песня для него была насквозь пропитана неизбежностью, он пел о том, что скоро уйдет из этой жизни, и сейчас Фредди ощущает то же самое, потому что воспоминания живы в нем как никогда. Он боялся, хотя и не показывал вида. Ему было тяжко жить и страшно умирать.
Когда он поет строчку «My soul is painted like the wings of butterflies», за его спиной появляются цветные голографические крылья бабочки, и это в общем-то довольно символично. Папарацци так разукрасили его образ, залезли ему в душу, о нем писали столько неправды в газетах, что он чувствовал себя клоуном, выставленным на посмешище. Но он был бессилен, и оставалось только смириться и махать этими крыльями. По крайней мере, он мог летать — вот такая ирония.
Но, как говорится, шоу должно продолжаться несмотря ни на что, и Фредди поет наперекор всему, он пел тогда, еле стоя на ногах, и поет сейчас — полный сил и совершенно молодой. Он и не знал, какой на самом деле рассвет ждет его впереди, они все думали, что жизнь кончена, но теперь они тут, и всё плохое, что случилось с ними — в прошлом. Это ли не чудо?
Наверное, это не самое лучшее начало концерта, у него глаза на мокром месте от переполняющих эмоций, и когда он на миг поворачивается к ребятам, то видит, что и они не остались спокойными. У них впереди еще много печальных песен в программе и много веселых, но Фредди вдруг чувствует некоторое облегчение. Он не знает почему, возможно, сцена действует на него так, и он просто перегорел, пока пел, а возможно, слушатели забрали часть его боли себе, но он уже не хочет реветь навзрыд при воспоминаниях о том, что было. Все, что остается, это светлая грусть об ушедшем и щемящее сожаление, когда он кидает мимолетный взгляд на Роджера, виртуозно орудующего палочками, крутящего их между пальцами, словно он гуру барабанных палочек. На самом деле, это действие Фредди всегда завораживало, оно невероятно возбуждающее, поэтому он просто не может сейчас промолчать.
— Роджер Тейлор, дорогие мои! — говорит он, указывая рукой на барабанщика, толпа шумно аплодирует. — Согласитесь, он просто секси, когда сидит за этими своими барабанами!
Конечно, с ним соглашаются, да так, что потолок готов рухнуть. Роджер улыбается, и наконец-то Фредди не видит грусти в его глазах. Тейлор еще пуще прежнего играет своими палочками и проходится дробью, отбивая одному ему известный ритм. Бри и Джон тоже улыбаются во все зубы. Фредди рад, что на лицах друзей больше нет грусти.
— Ну, вообще-то мы все тут секси, — добавляет он, потому что считает несправедливым выделять кого-то одного, в ответ ему слышится одобрительный гул. — Джон Дикон и Брайан Мэй — уверен, вы их знаете — но только посмотрите, как виртуозно они заставляют петь свои гитары. У этих парней просто волшебные пальцы, я отвечаю! — заявляет он, прекрасно понимая, какой подтекст несут в себе его слова, но в нем словно снова поселился прежний озорной чертенок.
Бри играет пару аккордов, а Джон шутливо трясет пятерней, чтобы все видели, какие у него пальцы. Фредди уверен, очки многих уже вовсю приближают эту ладонь. Ему снова хочется смеяться. Сегодня совершенно необычный и безумный день, сотканный из противоречий. Его они запомнят навсегда.
— Как насчет повеселиться?! — спрашивает он и подходит к пианино, оставляя микрофон висеть у своего лица. — Don’t stop me now?! — спрашивает он, и, естественно, с ним все согласны.
Первые аккорды, рожденные в далеких семидесятых, наполняют зал, и он поет. Он наслаждается каждой секундой, ощущением силы в себе, возможностью снова самовыражаться. Фредди готов провести на сцене всю свою жизнь, какой бы долгой она ни была.
1974
На самом деле, Фреду совсем не нравится заурядный парень по имени Дэвид, в нём нет ничего особенного, он ничем не отличается от других, и, конечно же, этого чертовски недостаточно, чтобы заинтересовать Фредди.
Фредди ещё никому не говорил о своей ориентации, но он не слепой и знает, что его друзья уже давным-давно догадались, но продолжают вежливо молчать, за что Фред им бесконечно благодарен. Что касается Мэри, Фредди чувствует себя виноватым, его гложет совесть, он знает — пора раскрыть карты, но отчего-то медлит, не в силах причинить боль дорогому человеку. Но, несмотря на это, скрывать себя он больше не может.