- Спасибо, - сказал Зернов, - но в основе всякой дружеской помощи доверие, доверие и еще раз доверие. Мы доверяем вам наши жизни и наши судьбы. Мы одиноки, безоружны и беспомощны в этом мире, о котором ничего не знаем, кроме того, что видели и пережили в лесу. Мы говорим на одном языке, но мы люди разных миров, и чтобы понять друг друга, хотя бы даже объяснить вам, почему произошла эта встреча, мы хотели бы услышать ваш рассказ о вашем мире - о Городе и его людях, о вас и о вашей жизни. Только тогда вам станут понятны и наш ответный рассказ, и мы сами, и наше стремление не только получить помощь, но и предложить вам свою, если она понадобится.
У Зернова была двоякая манера вести разговор: или он насмешничал, иронизируя порой зло и тонко, или речь его вдруг приобретала оттенок лекторского пафоса, словно, говоря, он опирался на кафедру. В трудных случаях нашей жизни, когда разум отказывался объяснить случившееся, эта слабость Зернова становилась его силой - она укрепляла наши смятенные души. Но сейчас, как мне показалось, он скорее насторожил Стила, чем расположил его к нам. Джемс и Люк жевали, не подымая глаз от тарелок, а Стил, наоборот, долго и пристально разглядывал всех нас по очереди, но молчал. Тогда я, вспомнив свой ночной разговор с маскарадным полицейским, решил вмешаться.
- Большинство из вас не помнит того, что предшествовало Началу, рубанул я напрямик нечто вполне понятное Стилу, - а если кто что и помнит, то, даже собрав все это запомнившееся, нельзя представить себе мира, каким он был. Предположите парадокс: мы помним все, что было, абсолютно все, и ничего не знаем о том, что есть, абсолютно ничего. Вот вы и расскажете нам о том, что произошло с вами девять лет назад, как вы жили эти годы, чего добились и что утратили. Вам понятно?
Мне было понятно. Стилу тоже. Теперь он уже не раздумывал.
- Значит, вы не пережили космической катастрофы? - спросил он.
Как ответить?
- Нет, - сказал Зернов.
- Мы даже не знаем о ней, - прибавил я.
- Мы тоже не знаем, и никто не знает, потому что в мире, казалось, ничего не случилось. Не было ни кометы, ни землетрясения, ни звездопада. Но что-то произошло - невидимое, неощутимое, но изменившее если не мир, то нас.
- Когда? - спросил Зернов.
- Больше девяти лет назад. Почти десять. Вы уже, вероятно, слышали. Однажды утром, обыкновенным летним утром в будни, когда надо было идти на работу. В открытое окно доносился утренний гомон улицы, автомобильные гудки, громыхание моторов. Все как обычно, только часы стояли - все часы в доме, как я узнал после. Я хотел узнать время по телефону, но телефон не работал. И это меня не встревожило - бывает. Встал, оделся; Лиззи, как всегда, приготовила завтрак, а я проверил содержимое портфеля, в котором, помнится, были какие-то рукописи: я заведовал рубрикой "Новости дня" в популярном еженедельнике "Экспресс" и часто брал на дом какие-нибудь заметки и письма. Но портфель был пуст, и это уже встревожило. Самое странное - я не помнил ни заметок, ни писем, какие, я был уверен, положил в портфель, но еще более странным оказалось то, что я не нашел их и в редакции. Мало того, в моем редакционном кабинете - ни в сейфе, ни в столе - не оказалось вообще никаких бумаг. В довершение всего я не помнил ни одного задания, какие обычно давал по утрам репортерам. Их было трое: Мотт, Рейни и Дарк, славные парни и старые друзья. Все они сидели в соседней комнате возле моей секретарши Шанель странно молчаливые, словно чем-то пришибленные: я не услышал ни смеха, ни шуток, ни даже "доброго утра, Дэви".
"Что случилось? - спросил я. - Умер кто-нибудь или кассир с деньгами сбежал?"
"Хуже, - сказал Мотт, - мы ничего не помним. Какое сегодня число, старик?"
Я открыл и закрыл рот: я тоже не помнил.
"А месяц?"
Я не помнил и месяца и - о ужас! - года.
"Сошел с ума", - сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
"А ты не шути, шеф. Что ты помнишь из последнего номера - он три дня как вышел? Какую сенсацию? Какое фото? Хотя бы обложку помнишь?"
Я, который мог перечислить все шлягеры любого номера, ничего не помнил. Ни прошлого, ни позапрошлого, ни прошлогоднего - ровным счетом ничего. Даже обложек.
"Дайте номер, Шанель", - потребовал я.
Мотт хохотнул, а Шанель испуганно и жалобно - у нее даже слезы блеснули - ответила, как на суде:
"В редакции нет ни одного экземпляра, шеф. Ни за этот, ни за прошлые месяцы".
"А в справочной библиотеке?"
"В справочной библиотеке пустые полки, шеф. Все исчезло за одну ночь. Я уже звонила в полицию, но телефоны выключены".
"Позвоните из автомата".
"Я не нашла ни одного поблизости".
"Какие глупости. А в бистро напротив?"
Длинные ресницы ее подпрыгнули и опустились.
"Какое бистро, шеф? Напротив табачная лавочка, и телефона там нет".
"Я тоже подумал о бистро, старик, - сказал Мотт, - но его действительно нет. Проверь".
В первый раз я почувствовал уже не тревогу, а страх. Что-то случилось со всеми нами, с редакцией, с городом, но я еще не знал всего. Предложив ребятам подождать, я пошел к главному. Он что-то писал или чертил пером и поморщился при моем появлении.
"Я занят, Стил. Никак не могу обдумать тему передовой. Может быть, о загрязнении реки?"
"Какой реки?" - спросил я.
"Нашей, конечно. Вы в уме?"
"А название ее помните?"
"Название? - ошалело переспросил он. - А вы помните?"
И я не помнил.
"А какое сегодня число? - повторил я вопрос Мотта. - А месяц, а год? Может, передовую из прошлого номера помните? Или обложку? А как зовут мэра? И кто возглавляет правительство?"
Он посмотрел на меня почти с ужасом.
"Я ничего не помню, Стил. Абсолютно ничего".
"Я тоже. И никто в редакции".
Он потянулся к телефону. Как и следовало ожидать, он не работал. И я сказал:
"Не трудитесь. Ни один не работает".
Главный не любил долго думать. Он всегда принимал быстрые решения и очень этим гордился.
"Разошлите своих репортеров по городу. Пусть спрашивают кого попало подряд обо всем, что придет в голову. Под предлогом, что журнал, допустим, проводит анкету о сообразительности и быстрой реакции. И пусть не задерживаются. Утрата памяти тоже сенсация. А пока пригласите всех дежурных редакторов ко мне".