Два дня спустя она нашла пуговицу, отлетевшую от штанов Банко Коллинза. А потом, рассмотрев ее и еще немного поплакав, спрятала в свою шкатулку.
На Санта-Фе опустилась адская жара. Люди старались двигаться как можно меньше. Каждый вечер Эштон сидела на жестком стуле в кантине, не зная, что ей теперь делать и как убежать из этого постылого места.
Она не улыбалась. Никто из посетителей ее не хотел. Сеньора Васкес-Рейли начала жаловаться и грозить, что выгонит ее. Но ей было наплевать.
ТЕТРАДЬ МАДЛЕН
Июль 1865-го. Вчера ездила в город. Шерманы, жалея меня, настояли, чтобы лошадьми правил Энди. Странно было ехать вот так, словно белая хозяйка со своим рабом. В какие-то моменты казалось, что ничего в нашей жизни не изменилось.
Однако в Чарльстоне представить такое уже невозможно. Из окон компании Купера на Конкорд-стрит видны огромные пустующие склады, где теперь гнездятся грифы-индейки. Не застав Купера, я оставила ему записку с просьбой повидаться позже.
После страшного пожара шестьдесят первого года мало что отстроили. Выгоревшая часть города выглядит так, словно там тоже побывал генерал Шерман. Среди печных труб и заросших травой фундаментов бродят крысы и дикие собаки. Многие дома рядом с набережной Бэттери сильно разрушены снарядами. А вот дом мистера Леверетта Докинза на Ист-Бей уцелел…
Если и существовал человек толще, чем старый юнионист Докинз, Мадлен такого не встречала. Ему было за пятьдесят; безупречные, специально для него сшитые костюмы облегали его крупные, как арбузы, ягодицы и живот, настолько огромный, словно он собирался родить тройню. На стене гостиной за его спиной висел неизменный ряд портретов предков. Когда Мадлен вошла, Докинз уже сидел в гигантском, изготовленном на заказ кресле, глядя на бухту у развалин форта Самтер. Он терпеть не мог, когда кто-то видел, как он ходит или садится.
Мадлен спросила о закладных на Монт-Роял, составленных в разных банках Антанты, на общую сумму в шестьсот тысяч долларов. Докинз ответил, что скоро откроет собственный «Пальметто банк» и попросит правление выкупить и объединить все закладные.
– Монт-Роял – прекрасный залог, и я с радостью стану держателем этих бумаг.
Мадлен рассказала об идее создания лесопильни, но Докинз не проявил особого воодушевления.
– Мы не можем ссужать большие суммы под подобные прожекты, – сказал он. – Разве что правление найдет тысячу-другую на постройку сарая, закупку нескольких пилорам и годовое жалованье для бригады ниггеров. Если вы, конечно, найдете этих ниггеров.
– Но я думала об установке парового двигателя…
– Об этом не может быть и речи, если вы собираетесь приобрести его в долг. Слишком многие сейчас озабочены восстановлением и просят о помощи. Это израненная земля, Мадлен. Вы только посмотрите вокруг.
– Да, я посмотрела. Что ж, Леверетт, вы очень добры, что помогаете с закладными.
– Вот только не считайте это благотворительностью. Плантация одна из лучших в округе и ценится очень высоко. Ее владелец, брат вашего мужа, уважаемый в обществе человек. А вы прекрасно справляетесь с управлением плантацией как весьма ответственная гражданка.
Он имеет в виду, с грустью подумала Мадлен, что я не создаю проблем.
…Так что мы не преуспели так быстро, как я надеялась.
Потом я отправилась в Бюро по делам освобожденных на Митинг-стрит. Там меня встретил какой-то сварливый коротышка с резким акцентом уроженца Новой Англии, назвав себя бревет-полковником Орфой К. Манро. Его официальное звание, такое же величественное, как «халиф» или «паша», звучало так: «второй помощник временного командующего Чарльстонским военным округом».
Я изложила свою просьбу. Он сказал, что бюро почти наверняка сможет найти учителя и, когда это случится, меня известят. Я ушла с ощущением, что совершаю какое-то преступление.
Потом я отпустила Энди и пошла пешком на Традд-стрит, чтобы навестить Юдифь до встречи с Купером. Там я с удивлением узнала от нее, что Купер дома, пришел еще в полдень, на обед.
– Я не стал возвращаться в контору, решил поработать здесь, – сказал Купер.
У его ног на сухой бурой траве в огражденном стеной садике лежали карандашные наброски причала для «Каролинской морской компании». Из дома доносилась робкая версия главной темы Двадцать первого концерта Моцарта, которую кто-то исполнял, часто не попадая в ноты.
Купер повернулся к жене: