Она устремила взгляд в сторону сосновой рощицы. Девушка чувствовала необычную робость, хотя и не понимала, почему. На протяжении многих недель путешествия никто из поселенцев не удивлялся, когда кто-нибудь вдруг исчезал в кустах в поисках укрытия для своего вынужденного уединения: отправление нужды было частью их повседневной жизни. Теперь же, когда она присела на корточки в темных, отбрасываемых деревьями тенях, она была так рада, что под ногами у нее толстый слой сосновых иголок, и Роман наверняка ничего не услышит! А разве она не делала этого же прямо на глазах у индейцев шоуни?!
Иней блестел под ногами. Она быстро вернулась. Роман уже лежал, завернувшись в одеяло. Заметив ее, он приподнял его край, и Китти с благодарностью проскользнула под него, инстинктивно прижимаясь к его теплому телу.
Недавняя племянница сама так сильно дрожала, что не почувствовала, как Роман задрожал всем телом, открывая ей свои объятия. И она, проникнув в них, уютно устроилась — словно зверек, ищущий теплую норку.
— Ах, Роман… — сказала она, подчиняясь пробежавшему по ней импульсу, — ведь вас могли убить, когда вы пытались спасти меня.
— Все… — сказал он. — Спите.
Китти улыбнулась, чувствуя усталое облегчение, и закрыла глаза. Но несмотря на изнурение, она вдруг с особой остротой начала ощущать терпкий мускусный запах его тела, чувствовать твердые мышцы его груди и бедер. Роман лежал наполовину отвернувшись от нее, но она чувствовала его напряжение.
— Роман… — Она плотнее прижалась к нему, пытаясь спросить, что с ним, но это порывистое движение заставило ее натолкнуться на его затвердевшее мужское естество. Сладкие чувства, которых она никогда прежде не испытывала, волной пробежали по ее телу, между ног она ощутила разливающуюся теплоту, а соски ее так набухли, что готовы были лопнуть.
Из груди Романа вырвался стон, его руки крепче сжали тело девушки, а раскрытые губы просили пустить его к ней, словно он хотел выпить ее всю и позволить ей испить себя до дна. Он все сильнее прижимал ее к себе своими мускулистыми руками, передавая ей свое растущее нетерпение.
Условности, принятые на востоке, казалось, отошли на задний план: даже в поселках по берегам реки Ватауги овладеть девушкой обманом не было таким уж неслыханным позором, и все старались этого не замечать. Сам проповедник не выражал по этому поводу особенного беспокойства, если только молодой человек выполнял взятые на себя перед девушкой обязательства. И хотя Китти было об этом хорошо известно, она преисполнилась решимости не позволять ни одному мужчине прикасаться к ней до свадьбы. Сейчас она мимолетно подумала об этом, но рука Романа покоилась на ее груди, его рот все еще дразнил, возбуждал ее губы, она чувствовала убыстренный бег крови в венах, словно слишком много выпила бузинной настойки…
«Так вот что это такое! — подумала она, — И все произойдет сейчас, сию минуту…» Она хотела, чтобы это произошло, произошло сейчас… Все тело ее ныло от желания. Но Роман вдруг оторвал свои губы.
— Китти! — шумно выдохнул он, отталкивая ее так неистово, словно в него вселился бес. — Клянусь кровью Господа! — воскликнул он, выбираясь из-под одеяла. Подтянув к себе колени, он сидел, опершись спиной о твердую холодную скалистую стену.
Пораженная, Китти молча лежала несколько секунд, утратив дар речи. Она не могла разобрать выражения его лица, скрытого плотной черной тенью, но видела, как дрожали руки Романа, как хватался он ими за свои ноги в бриджах из оленьей кожи, словно хотел пригвоздить себя к месту.
Поднимающийся ветер прошелестел по веткам сосен, и где-то рядом с приглушенным стуком упала на покрытую инеем землю шишка.
— Что с тобой, Роман? — спросила она чуть слышно. Тело ее все еще мучилось памятью о его теплом прикосновении. Не получив ответа, спросила:
— Все из-за меня? Может, я что-то не так сделала?
— Ты? — взорвался он. — Боже мой!.. Да ты… самая сладостная, самая очаровательная девушка, никого другого и желать не стоит, Китти Джентри! И я не намерен тебя здесь, сейчас обесчестить!
— Но, Роман…
— Спи, черт тебя подери! — оборвал он ее. — Мы вместе нуждаемся во сне. — С этими словами Роман встал и, захватив ружье, вышел из-под выступа.
Китти осталась на месте — несчастная, пристыженная. Царапины и синяки отзывались теперь лишь тупой болью, а в лодыжке, которую она, вероятно, вывихнула во время сегодняшнего мучительного перехода, нудно пульсировала кровь. Девушка свернулась калачиком и, закрыв глаза, натянула одеяло на голову.