— Боже мой! — шепотом молилась Китти, и ее слова слышали лишь две женщины рядом с ней. — Не дай умереть младенцу!
— Вытащите из моего мешка темную бутылочку. Попробуйте влить ей в рот хотя бы чайную ложечку. Только понемногу…
Китти бросилась выполнять очередное распоряжение старухи. Ей удалось влить несколько капель остро пахнущей жидкости, но она не заметила никакой реакции — у девочки лишь чуть приподнялась грудка, когда она их проглотила. Поперхнувшись, она начала дергать ручками, а через минуту замяукала как новорожденный котенок. На коже у нее появился ужасный восковой оттенок, и Китти в отчаянии наблюдала, как дыхание у ребенка становится все незаметнее. Наконец грудка ее в последний раз приподнялась и замерла.
Ребекка, посмотрев на бабушку Хоукинс, покачала головой.
— Принесите воды! — приказала старуха, помогая Саре избавиться от последа. — Горячей, из чайника, но только не кипяток. Просто теплой. И еще холодной. Вначале окуните ее в теплую, а потом в холодную… Посмотрим, может получится…
— Ну, как она там? — спросила Сара уже более уверенным высоким голосом. — Принеси ее мне, Китти! Прошу тебя.
— Сейчас… — ответила Китти. — Подожди немного…
Они налили в два больших чана воды — холодной и горячей — и быстро погрузили тельце младенца по самую шейку сначала в горячую воду, а потом в холодную. Не почувствовав никакой реакции, они повторили процедуру — в холодную… в горячую… в холодную…
— С ней что-то случилось! — закричала Сара, пытаясь слезть с кровати. Элви подбежала, чтобы помочь бабушке Хоукинс удержать ее. — Я сама о ней позабочусь! — Сара, плача, не прекращала попыток подняться.
Отчаявшаяся Китти вытащила из воды младенца и, стряхнув с него воду, снова положила на стол. Наклонившись над девочкой, она прильнула губами к ее маленькому ротику и начала вгонять в него воздух, пока ее не оттащила Ребекка.
— Бесполезно… — тихо сказала она, но ее слова все же донеслись до Сары.
И она, медленно опуская голову на подушку, раскрыла рот; крика ее не было слышно.
Женщины молча постояли несколько минут, не обращая внимания на тишину за стенами хижины. Потом бабушка Хоукинс снова склонилась над Сарой, остальные помогли ей привести ее в порядок. Китти осторожно вытерла младенца, с пронзительной печалью чувствуя, какой крохой она была и как была похожа на Сару: у девочки были такие же, как у нее, тонкие черты лица. Потом она завернула ее в чистую простыню, оставив лишь одно маленькое личико.
— Я хочу посмотреть на нее, — сказала Сара.
В ее дрожащем голосе звучали тоска и страшное изнеможение. Китти принесла свой скорбный маленький сверток и вложила его в руки Сары. Бабушка Хоукинс грустно покачивала головой с жиденькими седыми космами.
Роман, толкнув локтем дверь, остановился на пороге. Он глазами поискал Сару. Все тело его словно окаменело. Сара медленно повернула к нему голову. Волосы ее разметались по подушке, лицо было белым как простыня, и ее вид сильно испугал его. Она протянула к нему руку.
Китти стояла возле камина, помешивая попыхивающее содержимое железного горшка, свисающего над огнем. Она быстро вытерла руки о фартук.
— Я сейчас вернусь, — сказала она, переводя взгляд с Сары на Романа и обратно.
И мимо них выскользнула из комнаты.
Ребекка сообщила Роману обо всем совсем недавно. Она ждала, когда прекратится стрельба, когда индейцы, подобрав своих убитых, отойдут к Ежевичному кряжу и скроются в густом лесу. Как же неловко чувствовал он себя здесь, в этой комнате, сидя на краю кровати своей страдалицы-жены… Ему некуда было девать ноги, он не мог передать словами, что творилось в его душе… Наклонившись, он обнял Сару, нежно прижал ее к себе, а она, уткнувшись ему в грудь, зарыдала.
— Роман… Роман… — причитала она в долгих паузах между вдохом и выдохом. — Наш ребенок умер…
— Я знаю, — тихо сказал он. И они снова прильнули друг к другу.
Тени все удлинялись и темнели. Теплый бриз, прорвавшись в окно, разгонял спертый воздух.
Роман, опустив Сару на подушку, глядел на нее сквозь сгущающиеся над ней тени и видел бусинки слез между ресницами.
— Я пришел бы раньше, если б мог, — сказал Роман. Он встал зажечь масляную лампу и, подойдя к камину, бросил несколько ложек горячей похлебки в деревянную миску. Потом снова сел на край кровати, протянул ей ложку.
— Нет, Роман… я просто не в силах…
— Ну ради меня! — настаивал он, дуя на ложку с похлебкой; остудив, он принялся кормить ее как ребенка. — У нас появится другой малыш…