Нет, музыка – это, конечно, почти как воздух, она с Люсей… да с младенчества! Разноголосым немолчным «вокалом» птиц на старой груше и молодой черешне (в каких-то метрах всего от дома!), маминым негромким пением, мелодиями из репродуктора. Вот как, как красиво объяснить, что же такое для нее музыка, найти правильные слова? Слова, которыми Люсе так нравилось играть: нанизывать их, перебирать, подбирать, особенно когда пишешь сочинение на свободную тему… Ну да, музыка – это порой совершенно особенные, огромные чувства, даже слезы, которые Люся видела на глазах у мамы, когда они слушали «Неоконченную симфонию» Шуберта в Летнем театре! Это, например, всегдашний немой восторг от любимой сызмала страстной-прекрасной, сладко-томительной неаполитанской песни «Катари»… А когда, допустим, играешь «Апрель» Чайковского, «Подснежник» этот мелодичный, трогательный – и правда чувствуешь ведь, чувствуешь какую-то весеннюю свежесть?!
Но музыкальное поприще – все-таки не ее. Не Люсина это судьба, нет. Все сильнее ее увлекали «слова, слова, слова», многоцветный вымысел любимых книг, которых становилось все больше и больше… Чуткая мама, конечно, быстро поняла это, однако решила себе не поверить. Да и потом – неплохо играть хотя бы «для себя», как тогда говорили! Музыкантом всегда мечтала стать она сама. Но куда! Мамочка родилась за несколько лет до Октябрьской революции, и закончить астраханскую гимназию, как старшим сестрам и братьям, пожить в уюте и довольстве родительского дома не удалось. Ползучим пожаром разгорающаяся Гражданская война принесла долгий, постоянно сосущий голод. Он, а далее чудовищный, смертельный поволжский голод двадцатых, затем тридцатых годов прочувствованы ею собственным скукожившимся пустым желудком!
А детей в семье было семеро… нет, шестеро: старший, юный офицерик, вскоре убит в уличных боях. Красными, белыми? Не говорила мама Люсе, хотя вряд ли не знала. Но как же счастлива была, как благодарна Ленину (да, именно ему, и совершенно искренне!), когда их, дохленьких детишек, однажды вывезли в какую-то брошенную хозяевами усадьбу на Волге. А там пошили всем симпатичные одинаковые матроски, и, главное, стали кормить по чуть-чуть, но по часам, несколько раз в день! Вот удача-то какая, спасение…
Неподалеку жил известный композитор Гречанинов, «милый старичок», по ее словам, который приходил к ним с музыкальными уроками. Почему не заметил одаренную малышку, не позанимался именно с ней ясно: стеснялась, пряталась за спинами старших. Люся как-то поинтересовалась биографией Гречанинова: было ему тогда всего чуть за пятьдесят. Вскоре эмигрировал, еще тридцать лет прожил за границей, преподавал, сочинил немало музыки, но вот не сподобился направить, благословить черноглазую девчушку на музыкальную стезю… Которая могла бы стать блестящей!
Да, мамочка по слуху могла любую мелодию сыграть, подобрать – и так удивительно красиво, точно! То, чему Люся не научилась никогда, как и большинство детей в их «музыкалке». Но с детства вошло в мамину жизнь, определило ее не вдохновляющее напутствие маститого композитора, а унижение многолетней мучительной нужды… Они же, младшие, мама рассказывала, всё канючили дома, заснуть не могли: «Хлебушка бы, хоть бы корочку…» Отец как-то не выдержал и заехал тяжеленькой серебряной ложкой, которой помешивал свой травяной чай, по чьей-то ребячьей маковке! Поправил очки дрожащими руками, снова уткнулся в книгу… Потом, с открытием Торгсина, и столовое серебро, и даже детские нательные крестики – все ушло на эти «корочки»!
Да, серебряная ложка… Два слова о ней, волшебной, с которой счастливцы прямо-таки рождаются по известной поговорке. Вот, например, Толстой, уходя из Ясной Поляны, от спорной, на наш современный взгляд, «роскоши» ее уклада, кое-что забыл и в письме к дочери просит ему привезти. Что же? Том «Братьев Карамазова» и… пилочку для ногтей! Удивительно: нравственные, человеческие метания, философские, религиозные поиски-потрясения – кажется, всё случалось в долгой жизни графа Толстого. Нет, не всё – никогда не было голода и нищеты! Не случилось, к великому счастью русской, мировой литературы. Вот и уцелела уготованная ему по праву рождения серебряная ложка, за которой шеренгой няньки-мамки, учителя, гувернеры, и пилочка, и пиетет окружающих, и «ваше сиятельство, чего изволите?» Даром что столько лет добровольно прожил подвижником-тружеником: пахал, косил, сам себя обслуживал, пешком отшагал сотни километров, воевал, семь лет, по собственным подсчетам, провел в седле. Однако не бился в тисках нужды, а писал величайший роман человечества, «Войну и мир», и много, много еще чего абсолютно гениального.