Я видела, как помрачнел Тео. Он открыл было рот, затем закрыл, прикусив губы, помял в руках свою старую шляпу, нахлобучил ее на растрепанную голову, сурово взглянул на меня и произнес:
«Мой темный друг, безусловно, не так стар, как я, но сомневаюсь, что ему хоть на мгновение пришло бы в голову возиться с такой неблагодарной особой, как ты».
О да! Я получила, что хотела. Доказательство того, что находиться рядом со мной невозможно. Я невыносима и ужасна.
Я развернулась и удалилась в стены храма, где немногочисленные монахи начали свою полуденную службу. В своей комнате я предалась рыданиям и самообвинениям. А когда слез не осталось, я встала с кровати и, прихватив со стола обугленный блокнот, подарок Бернада, единственного, кто меня когда-либо любил, проследовала к южному выходу из города.
Я словно ждала до последнего, что Тео, или Ада, или кто-то еще догонит меня, попытается вернуть. В глубине души я искренне желала этого. Никто не пришел, и я, еще раз убедившись в правильности своих действий, двинулась прочь.
Сойдя с холма, я наткнулась на последние повозки, удаляющиеся от города. Монахиня в старомодном платье раздавала всем благословения. Я уныло поплелась на юг вслед за цепочкой груженых лошадей, плачущих в повозках детей и унылых женщин, простившихся со своими мужьями и отцами.
«Какая же я эгоистка… — подумала я. — Вон как всем плохо. Любящие люди расстаются. А я зациклилась на своей ничтожной жизни».
Мы медленно шли мимо леса по растрескавшейся от засухи дороге.
Вечерело. Люди устали. Решено было расположиться в небольшой рощице на ночлег, чтобы завтра преодолеть туннель и самый опасный отрезок пути. И только сейчас я наконец взялась за перо, чтобы излить все, что случилось со мной, на бумагу. Стало ли мне легче? Наверно — ведь, перечитав все еще раз, я вижу, что, кроме себя, мне винить некого…
Год 1925, вэтишь
Я думаю, что сегодня я действительно готова умереть.
Слишком долго я жила в иллюзии неправильности того, что происходит со мною, что во всем виноваты существа, которые послужили причиной всех моих злоключений. Но теперь я ясно вижу, что я, лишь я одна, являюсь источником всех своих бед. Сначала я пыталась отрицать в себе темные стороны, потом я злилась на окружающих за то, что они не желали видеть мой сложный внутренний мир и даже не пытались представить себе всю трагичность моей судьбы начиная с самого моего рождения.
Я пыталась быть хорошей, заслужить любовь и признание, разобраться в себе и стать лучше. Но все мои попытки разбились о неприступную скалу моей истинной сущности.
Я предала все то, что хоть как-то связывало меня с этим миром, ради мимолетного чувства нужности и любви, которое оказалось лишь фантазией и закончилось окончательным погружением в недра моей никчемной души. И в конечном итоге ситуация обернулась тем самым ощущением бессмысленности моей жизни, что поселилось в моем разуме сразу после моего непрошенного воскрешения и с тех пор лишь расширялось и разрасталось, оплетая своими пронзительными корнями все те мечты и надежды, что еще теплились на дне моего разбитого сердца.
Ах, хоть бы меня оставили гнить в сырой земле Орена! Хоть бы меня не спасали, а дали бы мне спокойно догореть в очищающем пламени моего разочарования. А теперь приходится мириться с самой жалкой версией себя: истощенной, озлобленной, заблудившейся и искалеченной — внутри даже больше, чем снаружи.
Когда я вспоминаю, с чего все началось, я ясно осознаю, что с самого моего рождения, и даже раньше, я была обречена небесами на вечные страдания. Словно злой рок повис над телом еще не родившегося младенца и в полной мере ударил по его судьбе в годы наибольшего доверия к миру…
…Я сидела, облокотившись о ствол сухого дерева, потирая озябшие плечи. Какая-то женщина подошла ко мне и заботливо прикрыла меня старым одеялом. Я улыбнулась, и тут же глаза мои наполнились слезами благодарности — я не заслужила такой доброты. Я огляделась. Молодая женщина неподалеку пыталась успокоить ревущего младенца. Рядом со мной девочка прижималась к телеге, со страхом разглядывая мое изуродованное страшными шрамами лицо, но вскоре подошла старуха в лохмотьях и увела ее в наспех поставленную палатку. Два гнома, полный и тощий, у огня неподалеку беседовали о том, что все кончено: сначала змей вырвался из пещеры и начал разорять их северные земли, а теперь пал Аден, считавшийся самой неприступной цитаделью южного королевства. Один из них выказал уверенность, что если теперь возьмут и Орен, то мы все окажемся в ловушке в Деревне Охотников, куда следует наш караван, и войска Севера перебьют всех нас, как щенят. Зарыдала стоящая возле полного гнома женщина, все сильнее прижимаясь к мужу.
Тут что-то словно перевернулось во мне с ног на голову. Я внезапно четко осознала, что все это время я смотрела лишь на себя, поэтому видела лишь свои беды, свою боль. А тут, в этом лагере беженцев, меня окружала толпа обычных людей и гномов: простых мирных жителей, торговцев и работяг — не воинов, не магов, не придворных и не господ. И они хотели лишь одного: спокойной жизни рядом с любящими их людьми.
Мне вдруг захотелось сделать хоть что-то хорошее, что-то не для себя. Я вновь ярко почувствовала, что жизнь больше не держит меня и я могу совершить один поступок, чтобы хоть кому-то принести пользу. Я знала: мне надо вернуться в Орен и помочь защитить его от сил Хаэла.
Внезапный свет вспыхнул за лесом; раздался отдаленный шум. И еще одна вспышка озарила небосклон на севере, в той стороне, откуда мы ушли всего несколько часов назад. Значит, Альянсу вновь удалось обмануть все ожидания.
Люди вокруг повыскакивали из палаток и, как завороженные, уставились в ту сторону, где темное небо внезапно залилось болезненно-красным румянцем, а спустя несколько минут лагерь заполнили крики детей, и старый гном, главный в нашей компании, поторопил всех двигаться дальше в сторону горной цепи, к туннелю, через который можно было попасть на другую сторону горы.
Люди резво собрались, и повозки снова двинулись в путь…
…Я немедля скинула плед, подбежала к старику-гному и попросила дать мне любой лук, который у них есть. Я заявила, что иду обратно. Старик посмотрел на меня белыми усталыми глазами и подозвал своих помощников. У одного из них в повозке оказалось старое оружие, захваченное про запас. Он сказал мне выбирать любой лук, да поживее. Я видела, что они и вправду торопятся. Лучшим, что я нашла, порывшись в обозе, был легкий лук грубой работы. Я взяла его в руку и, прочитав заклинание, вселила в него часть своей души. Лук тут же изменил форму и лег мне в руку аккуратным арбалетом. Затем я захватила несколько стрел, которые более-менее к нему подходили, и обломала хвостовики. Гномы с удивлением глянули на меня, но ничего не сказали.
«Деревня Охотников, чудесный обещанный край… Все же мне не суждено до тебя добраться», — усмехнулась я с горечью и направилась по дороге обратно в сторону Орена.
Когда я добралась до города, со стороны замка уже возвращалась первая партия солдат, ликуя. На мое недоумение получила ответ, что бой уже завершен. Мне не верилось, что так скоро все закончилось, но мне сказали, что Альянс отступил.
«Да, Альянс отступил. Мы взяли его. Мы взяли Хаэла», — я четко помню, как округлились мои глаза, когда усатый воин произнес это.
Мало того, что я опоздала, так еще и происходило не пойми что.
Я очень не хотела, чтобы меня сейчас увидели те, с кем я так грубо обходилась в эти последние дни, но смысла в том, чтобы оставаться в переполненном ранеными солдатами городе, я не нашла и неуверенно поплелась по широкой тропе, ведущей к замку. Небольшая часть войска возвращалась в город — остальные, видимо, остались в крепости на случай повторного нападения.