«В честь того, что ты вор и лицемер», – сказал про себя Ольшанский, а вслух произнес:
– Таки стыдно не знать, Герман Владимирович. Требуют проведения честных выборов, допуск независимых кандидатов, ну и по классике – освобождения политзаключенных.
– В наше время нужно сильно постараться, чтобы стать политзаключенным, – сморщил лоб Шульцев. – Бездельники, видит бог. Их судят за дело! Несанкционированно перекрывают улицы и применяют насилие в отношении представителей власти, а потом называют себя политзаключенными. Кстати, не без вашего участия эти лодыри вышли на улицы, Варфоломей Яковлевич.
– Здесь вы переоцениваете мои возможности, маэстро, – в шуточной форме возразил господин Ольшанский, – я никогда никого не призывал выходить на улицы, для этого существуют другие медийные персонажи.
– Точно! И сейчас они находятся в спецприемнике, – засмеялся Герман. – Но и ваши либеральные газетенки вносят свою каплю масла в огонь. Вы же без конца поете о прекрасной и свободной жизни в процветающей Европе и о том, как плохо жить на Руси простому русскому мужику, которого до нитки обобрало государство.
– Заметьте, не я это сказал, – приподнял бокал Ольшанский и пригубил коньяк.
– Кроме шуток, Варфоломей, вы слишком часто говорите о либеральных свободах, забывая о том, что пользоваться этой свободой люди так и не научились. Посмотрите на этих бездельников – чего они добиваются?
– Разве можно винить людей за то, что они хотят жить лучше? Тем более, когда видят, как лучше них живут другие, вот как мы с вами, например, Герман Владимирович.
– Извольте, – Шульцев задернул штору и медленно зашагал вдоль гостиной обратно к камину, – мы ограничивали себя во всем, отдавались учебе и работе, пока остальные жарили шашлычок и пропивали деньги на турецких курортах. Они много требуют, но ничего не хотят добиваться сами. Эти люди считают, что им все должны, ведь так их родители приучили. Посмотрите в окно: там же одна молодежь, которую воспитали несколько поколений раздолбаев.
Герман Владимирович Шульцев выразил уверенность, что люди, в большинстве своем, хотят иметь хозяина, который бы наблюдал за ними, подгонял плеткой, избавляя от лени и давая время от времени пряник за хорошую работу и преданность. «Самостоятельно себя контролировать любому народу во все времена было тяжело, а то и невозможно», – говорил он. Затем продолжил:
– Людям не нравится осознавать необходимость власти, хозяина, это принижает их эго. Они же мнят себя свободными, но самостоятельно при этом не могут ни принять решения, ни заставить себя работать. Что плохого в том, что образованное меньшинство управляет ленивым большинством и берет на себя всю ответственность? Ведь это абсолютно нормально и работало на всех этапах цивилизаций. Все эти бунтовщики ругают своих начальников, правителей, надзирающие органы, а сами-то без них и месяца бы не прожили.
– Вы размышляете, как заядлый монархист, Герман Владимирович, – продолжил тему Ольшанский, – но ведь это давно не актуально в современном обществе. А как же демократические свободы?
– Все это выдумки! Мнение большинства приведет к анархии. Большинству не нравится власть лишь потому, что она для них недостижима.
– А что плохого в анархии? Представьте себе свободное общество гуманистов, способных сосуществовать без организации государственной бюрократической машины.
Герман Шульцев небрежно плюхнулся в кресло и поставил опустевший бокал на стол. Он сделал это довольно резко, так, что чуть не разбил его. Ольшанский, не говоря ни слова, подхватил бутылку и подлил своему собеседнику коньяк. Тем временем Герман, выдержав театральную паузу, решил ответить на заданный вопрос. В этом он оказался настолько красноречив, что Ольшанский даже вооружился блокнотом, периодически делая в нем какие-то записи.
– Свободное общество или анархия – это утопия. Люди никогда не смогут жить в мире и согласии друг с другом. Такова их природа. Даже если образуется социальная группа миролюбивых анархистов, способных взаимодействовать между собой без участия лидеров и законов, то группа эта не сможет спокойно просуществовать и недели. Рано или поздно в этой группе появится тот, кто захочет большего, чем есть у других; иной не захочет работать, а будет лишь пользоваться общими благами; начнутся конфликты, и для их разрешения возникнет необходимость в правилах, порядке, а для контроля их соблюдения и разрешения споров потребуется лидер. А любой лидер, в свою очередь, будет иметь завистников, недоброжелателей; появится много недовольных. Для поддержания своей власти лидер станет окружать себя любимчиками, свояками и подхалимами, что повлечет за собой образование оппозиции. И не будет уже никакого свободного общества: все вернется на круги своя. И даже если представить, что по сказочному стечению обстоятельств эта вымышленная группа анархистов все-таки смогла сосуществовать в дружбе и согласии друг с другом, ей все равно не суждено выжить: рано или поздно ее истребит, либо захватит более сильная социальная группа, не разделяющая пацифистские взгляды, в которой будет жесткий лидер, правила и дисциплина. Вот почему анархия – это утопия. Если анархия и мать порядка, как утверждают разного рода умники, то мать эта пьющая, гулящая, бросившая своего сына на произвол судьбы. Нет никакого всеобщего идеального порядка. Есть правила, и они создаются социальными группами для того, чтобы выжить. В каждой стране свои законы. В каждой группе свои правила. Это нормально. Это элементарные основы теории развития государства и права, которые революционерам никогда не понять. И ведь всегда найдутся люди, недовольные устоявшимися правилами, закрепленными законом: они их стремятся уничтожить, наивно полагая, что созданный ранее порядок нарушает их права, не дает им свободы. Глупцы не осознают, что свободой никто не даст им воспользоваться в той мере, в которой им бы хотелось. Они нахлебаются свободой вдоволь, когда в их дом придут мародеры, тоже считающие себя свободными и борющимися за свое право: право быть сытыми и обеспеченными; и для них станет неважно, какой ценой эти права будут реализованы.